Семь сувениров - Светлана Еремеева

но и главной жертвой всей этой истории. Корреспондент делал вывод, что подобные всепростенческие настроения, подобные благородные порывы-преувеличения свойственны всем «возвращающимся в религию» постсоветским людям. «Но это пройдет… – Заключал корреспондент. – Это очень скоро пройдет…»

Раздался звонок мобильного. Николай оторвал взгляд от ноутбука, посмотрел на экран и увидел номер мамы.

– Коля, ты звонил? – уловил он взволнованный голос, где-то вдали слышались звуки сирен, городской шум, тихие волны музыки.

– Да, мама, извини… Я не перезвонил… Заработался…

– Что-то случилось?

– Нет… Просто хотелось услышать тебя…

Мама откашлялась, было слышно, как она переходит из комнаты в комнату.

– А я выходила вниз. На стоянку. Сработала сигнализация.

– Все обошлось?

– Да. Какие-то хулиганы толкнули машину.

– Понятно…

– У тебя точно все в порядке, Коля?

– Да, мама, все хорошо. Я очень рад, что ты позвонила. Очень рад.

– И я рада услышать тебя… Как Вера?

– Они на юге с Ниной… Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо… Все хорошо…

Николай слушал ее голос и все время вспоминал свои вчерашние видения. Мама, совсем молодая, стояла в окне дома напротив квартиры Вениамина Волкова и зазывала его выйти в открытое окно… Еще минута, и он бы сорвался вниз… Потом всплыло лицо отца. Буквально на мгновение. Оно смотрело то ли с укором, то ли с болью. Сразу нахлынуло что-то едва различимое, совершенно невыразимое – привкус во рту или звуки, вибрации. Это было дуновение тех затхлых ветров. Дух девяностых. Гнилой запах. Николай зажмурился.

– Алло… Ты слышишь меня, Коля?

– Да, мама…

– С тобой действительно все хорошо? У тебя какой-то странный голос.

– Все нормально, мама. Не беспокойся… Я перезвоню тебе завтра по скайпу.

– Хорошо, Коля.

Он нажал на сброс. Нужно было возвращаться в квартиру Волкова. Время поджимало. Исаев давил на него. Но ему самому, по каким-то неизвестным ему причинам, хотелось вернуться туда, в эту западню, где переплелось все – и жизнь Волкова, и его грехи, и грехи его отца и брата, и убийства Радкевича, и детские страхи маньяка, и далекие психологические травмы Василисы, испытания Андрея Огнева, да и его собственные далекие, давно забытые, страхи и психологические травмы, конфликт между родителями, угрызения совести, – открывались в этой квартире, как под воздействием непостижимого волшебства.

14

Ближе к семи вечера Николай припарковал машину на углу Большого проспекта и Ждановской набережной. На этот раз он вошел в квартиру Волкова почти автоматически, не задумываясь о некоторых странностях этого места. Погрузившись в темноту коридора, он сразу нащупал выключатель. Как только свет загорелся, тут же со стены справа на Николая то ли со смущением, то ли даже с испугом посмотрел Дмитрий Сахаров. Да. Взгляд у него был какой-то неоднозначный… Как будто его отвлекли от чего-то и неожиданно сфотографировали… Он как раз приподнял очки, видимо, желая протереть стекла… Под его изображением ютился еще кто-то, едва заметный, нечеткий. Николай пригляделся… Это был один из лидеров группы «АукцЫон» – Олег Гаркуша. Из-под волос Сахарова выглядывала его рука, из-под скулы и подбородка – голова со знаменитым рыжим махоком, а из-под плеча – нога. Сахаров словно раздавил Гаркушу. Гаркуше хотелось вырваться из-под него, но сие было невозможно, они слились на бумажной фреске воедино, соединились навсегда. Кто-то склеил их намертво, как и остальных персонажей этого нескончаемого полотна.

Николай быстро двинулся в сторону гостиной. Он решил не всматриваться в изображения этой, живущей своей жизнью, настенной фрески. Фотографии, рисунки, плакаты, газетные вырезки, которые, как показалось Краснову, каждый раз словно обновлялись кем-то невидимым (в первые два раза, например, он не обратил внимания на эту фотографию Сахарова, скрещенную с фотографией Гаркуши), были уж слишком живыми, затягивающими в мир политических сражений конца 1980-х. Сразу оживали крики из зала заседания народных депутатов, выступления которых транслировали в те годы ежедневно, их перебранки неслись во дворы из открытых окон… Мерещились песни из все того же времени… Я – меломан… Мама – анархия… Папа – стакан портвейна… А ему не хотелось отвлекаться. Он стремился как можно быстрее погрузиться в жизнь Волкова и всех тех, кто составлял его сложную историю. Он хотел подробно изучить письма, страницы дневников, видео- и аудиозаписи, которые ему удалось обнаружить в этом, созданном самой жизнью, хаотичном музее творчества писателя. На днях должен был прийти ответ на его запрос из архива МВД. Он должен был подготовиться, многое понять, прежде чем послушать записи допросов и подержать в руках те самые сувениры.

Когда он вошел в кабинет, то сразу заметил, что некоторые из книг, которые еще вчера вечером лежали на столе, по какой-то необъяснимой причине валялись сейчас посередине комнаты. Он поднял их. Это были «Братья Карамазовы» Достоевского и первый том из четырехтомника Аристотеля 1976 года, в который были включены трактаты «Метафизика» и «О душе». Краснов подумал, что, находясь в неадекватном состоянии, он мог сам их скинуть вчера, или Василиса забежала в кабинет и задела их, когда искала его сегодня утром. Он положил книги на стол, сел и зажег лампу.

Опять перед ним лежали те самые тетради, в которых Волков рассказывал о беседах с Радкевичем в кабинете следователя Шахова. На этот раз Радкевич вспоминал об убийстве семнадцатилетней девушки, которую он встретил в парке на Проспекте Ветеранов (это было уже в ту пору, когда маньяк женился и переехал в другой район).

Был поздний вечер. Конец января. Он шел по темной дорожке парка по направлению к дому. Неожиданно вдалеке мелькнула фигурка. Он сначала не обратил на нее никакого внимания. Шел себе. Думал о каких-то мелочах. Но тут, как несколько лет назад, во дворе дома перед улицей Восстания, на него накатило. Он перестал слышать даже мельчайшие звуки. Как будто кто-то вдруг взял и отключил шум города. Все его внимание сосредоточилось на движении этой фигурки, а тело стало медленно сковываться точно такой же судорогой холода, как в далеком детстве. Только было это раз в десять сильнее и больнее. Он опять мысленно вернулся в тот двор, где он гулял один. Он опять увидел падающего ребенка. Опять лужа крови текла к его башмакам. Снова возникло лицо матери. Она смотрела на него с отвращением, надевала на него уродливую куртку, которая была на несколько размеров меньше, чем нужно, и отправляла его с глаз долой – во двор.

Холод терзал его, душил, он почти терял сознание. Он ускорил шаг. Ноги не слушались, но он шел вперед. В кармане куртки он нащупал все тот же перочинный нож, который носил с собой на все случаи жизни, он уже поднес палец к рычагу. Девушка обернулась. Она была совсем молодой, очень красивой. В отличие от женщины, которую он убил в прошлый раз, она не улыбнулась, а, наоборот, все сразу