Милли Водович - Настасья Ругани

ночной прохладе. – Вот увидишь, тебе еще придется сделать мне новую корону». Решив так, она возвращается в спальню, где ее слезы сливаются со сдавленными всхлипами Тарека.

8

– Око за око, секрет за секрет, – запевает Милли, стоя на цыпочках и по локоть запустив руку в пасть верхнего ящика комода, отданного Алмазу.

– Если ищешь одежду, можем зайти в торговый центр после моей работы, – говорит Петра.

Ее босые ноги у порога пристально следят, чтобы не пересечь невидимую черту между ней и ее болью. Она не подпускает ее близко: и в этой комнате, и всюду держит ее от себя на расстоянии в несколько шагов. Достаточном, чтобы рутина пересилила. Она знает, что однажды, посреди разговора с коллегами или когда будет причесываться в автобусе, страдание возьмет свое. Скажет ей: «Теперь». И на несколько недель лишит рассудка. В тот день она будет долго кричать, как кричала, стоя у полки с бытовой химией в супермаркете, спустя месяцы после того как кончилась война. А пока потрясение от новости не идет дальше трясущихся рук. Едва заметного нервного тика.

– И сможем купить молочный коктейль или поужинать напротив больницы? – спрашивает Милли, сияя лицом.

– Чизбургерами и картошкой фри.

Губы расплываются в улыбке, и Милли закрывает ящик. Мать глядит на нее еще миг, успевая заметить, как улетает детство. Скоро тринадцать, и мальчишки завьются вокруг ее маленькой дикарки, как мухи. Алмаз присмотрит, думает она прежде, чем земля вновь уходит из-под ног. Она прижимает к губам веер, сдерживая подступающую бурю. На это уходят все ее силы. Но кричать при Млике недопустимо. Собрав остатки скудных сил, она повторяет про себя боснийскую поговорку: «Если беда от тебя не идет, уходи от нее сам». Повернуться к трагедии спиной и жить дальше обычной жизнью – это просто, и это все, что ей остается.

Оставшись одна, Милли без зазрений совести обшаривает весь дом.

Прощупав шорты и рубашки, она принимается за карманы курток и кроссовки, отлепляя каждую стельку. Тщательно осматривает самые неожиданные места, вроде скатанных в комки носков или колпачков от ручек. Она ворошит, отодвигает, ощупывает, расстегивает, застегивает и в итоге добывает моток скотча, мятные леденцы, долларовую монету и лимонно-желтую скрепку. Мелкие трофеи, не имеющие к Алмазу отношения. Затем она раскрывает книжки на потертом письменном столе в их комнате. На форзаце у каждой его полное имя: «Алмаз Марко Водович» выведено угловатым, клонящимся вправо почерком. И больше ничего. В тетрадках с черновиками тоже никакого секретного шифра: там даже на полях не начеркано. Ни следа спешно написанного где-нибудь «Поплина» с робким сердечком или номером телефона.

На бумаге Алмаз тоже не любил болтать лишнего, как и вслух.

Поскольку тайны пока что остаются тайнами, Милли берет свой рюкзак, думая догнать Деду, который все еще очищает дома Бёрдтауна от трупов божьих коровок. Но едва лямки рюкзака оказываются на плечах, Милли поражает его легкость. Спина помнит тяжесть ледяного оружия. Милли не прикасалась к нему с той ночи, когда нашла. Она в панике вытряхивает содержимое посреди коридора. Все, кроме револьвера, разлетается по блестящему полу: фонарик, фантики от жвачки, кусочки мела и маленькое полотенце. Грязный вор! Она злится не столько из-за того, что он ее обокрал, сколько из-за самой пропажи. Она уже представляла, как свыкается с пистолетом настолько, что может носить его, заткнув сзади за ремень джинсов, как Сван. Представляла себя в одежде Дейзи, искательницы приключений. Внушающей уважение. Ковбойкой и бандиткой. И еще сильнее злится оттого, что некого даже пнуть. Алмаз сейчас неизвестно где, между мирами. Так что у него не спросишь, куда он спрятал стальное сокровище.

Помоги мне, и я расскажу тебе про Мусаси[5], говорит она Бэду, который как будто соглашается на сделку, уткнув в землю нос. Вместе они пять раз обходят весь дом и участок, останавливая беспокойный взгляд на каждой подозрительной кочке. Каждая дырка тщательнейшим образом изучается. Но земля – все такая же плоская и пыльная, что и до смерти. Со все еще цепляющейся за сердце надеждой Милли ворошит солому в курятнике и столько раз передвигает Дженет, что та начинает лягаться. «Чем злиться, лучше вспомни, Алмаз тебе что-то говорил?» Нет. Ни знака от него, нигде. Даже ни одной выжившей божьей коровки, чтобы передать ей подсказку. «Будь я Мамазом, куда бы я спрятала револьвер?»

– Револьвер? – повторяет Тарек, внезапно присаживаясь во дворе рядом с Милли.

– Ты его где-то видел? – спрашивает она как ни в чем не бывало.

– Еще бы! Только не у нас. А что?

Тарек запускает пухлые пальцы в лежащий перед ним пакет и достает пригоршню крекеров. Не переставая жевать, он говорит Милли что-то, но она делает вид, что не понимает. Хотя в семье Водович давно привыкли к хрусту упаковки и причмокиванию, всегда сопровождающим реплики Тарека.

– Вечно жрешь с открытым ртом, – ворчит Милли.

Она резко встает и берет подмышку Бэда, чтобы отнести в тайник.

– Тебе надо его вернуть, – повторяет Тарек.

Милли и с первого раза услышала. Или он о пистолете, а не о псе?

– Это мой пес, – отвечает она однозначно.

– Нет, это ходячая куча проблем, которых нам не надо. Честно, будь у тебя в голове пара извилин, ты бы не путалась с этими Адамсами.

– Я… – начинает она.

И понимает, что очень трудно объяснить, что такое было тогда с Дугласом. Ну да, они разговаривали. Вот только есть еще то мягкое воспоминание о поцелуе в щеку украдкой. И шерстяной комочек, подаренный под звездами. Вдруг у нее вырывается улыбка, прежде чем она успевает себя одернуть.

Вернув лицу острый вид, Милли огрызается:

– Ни с кем я не путаюсь!

– Вот и правильно, а то смотри, у них там не все дома, – натянуто усмехается Тарек.

Он вспоминает резкий стук металлического прута о череп бедняги, которому прошлым летом взбрела в голову неудачная мысль навалиться на машину Арчи Адамса. Он как сейчас слышит стон и незабываемый голос этого «психопата» – пронзительный, с грубым выговором, от которого каждая фраза как апперкот. Как ни крути, они с Дугласом замешаны в смерти Алмаза. Тарек чует это нутром. Вот только как доказать, не знает, и это сводит его с ума.

С тех пор как не стало Алмаза, он мечется между отчаяньем и жаждой насилия. Родители его погибли в Боснии, и все же Тарек никогда не страдал от нехватки внимания. Он всегда чувствовал себя братом и сыном, любимым и обласканным. Таким же Водовичем, как остальные. Та же порция гуляша, те же ободряющие хлопки по