Милли Водович - Настасья Ругани

плечу, те же наказания. Но без Алмаза, за которым он охотно следовал всюду, даже в унижении, он не знает, где теперь его место. Деды, Петры и Млики мало, и от этой мысли, с тех пор как он ее сформулировал, голова у него идет кругом. Он осознавал себя, только чувствуя рядом Алмаза, и теперь сам себе кажется призраком. Вместо личности – груда развалин.

Это немыслимое убийство, искра возмущения, от которой должен был бы сгореть – и сгорел бы дотла – город, не будь Алмаз мусульманином, эта искра проникла в его плоть и день за днем сжигает желание быть прежним хорошим мальчиком. Перед глазами у него – постоянно гроб Алмаза. Светлые доски, проглоченные темной могилой. Это видение отдаляет Тарека ото всех. Поглощает целиком и он даже задумывается, не поднять ли на кого руку. На себя или на другого, он колеблется. Чтобы помешать этому, нужен неопровержимый аргумент в пользу жизни. Сделать что-то огромное, оправдывающее важность его на этой опустошенной земле; найти убийцу и передать его в руки правосудия.

– Могу я идти? – раздраженно спрашивает Милли.

Тарек ограничивается тем, что удерживает двоюродную сестру двумя пальцами за конец шнурка, и тот развязывается. Пока она приседает, рыча, чтобы его завязать, он предупреждает ее снова:

– Кроме шуток, чудище, я видел, Адамсы вытворяют мерзкие вещи даже с девочками-припевочками. Представь, что они сделают со злюкой вроде тебя.

Он видит, что Милли ему не верит. Настаивать дальше нет смысла. Он достаточно знает двоюродную сестру, чтобы понимать: осторожность и осмотрительность – слова не из ее лексикона. И, возможно, она права. Смерть Алмаза, похоже, открыла ему глаза. Он никогда уже не будет той несчастной жертвой, дрожащей у ручья в канаве. Он тоже на кого-нибудь набросится. С какой стати лизать эти белые задницы? Сносить их правила игры и оскорбления, говоря спасибо, чтобы потом тебя вобрали четыре метра земли без цветов… «Я так не буду», – клянется Тарек.

– У тебя библиотечная карточка выпала, – замечает Милли.

Но, приглядевшись, видит на ней имя Алмаза. Неужели Тарек тоже что-то ищет?

Она осторожно вытирает пластмассовый уголок и спрашивает, где его собственная карточка. Вместо ответа он переворачивает пачку от крекеров и вытряхивает крошки в широко распахнутый рот. Милли вырывает у него упаковку и молча, пристально смотрит.

– Что? – спрашивает Тарек.

Милли продолжает смотреть.

– Просто хотел что-то от него на память, вот и все. Навроде реликвии, как чаша Мухаммеда. Помнишь?

Пока Тарек пересказывает историю о чаше с молоком, которую пророк своими руками подарил нищим, Милли размышляет. Ей думается, что эта библиотечная карточка идеально воплощает Алмаза. Когда он говорил: «Я пошел», весь город знал, куда именно. И вдруг ей становится плохо. И что? Это вот – доказательство, что он существовал? Милли еле сдерживается, чтобы не сломать кусок пластмассы. Какая она дура! Почему не додумалась раньше двоюродного брата? Она мысленно прокручивает перед глазами свои утренние поиски, надеясь тоже найти какой-нибудь талисман.

Вдруг проклевывается ночное видение: Алмаз ныряет в прохладную речку. Чуть ли не утыкается лицом в дно, пальцы ворошат ил. Он набирает побольше воздуха и ныряет снова, на этот раз глубже. Его длинные ноги торчат над водой и танцуют со стрекозами. Раз, два, три. Ча-ча-ча. Раз, два, три. Он выныривает, лицо напряженное. «Что потерял?» – кричит Милли, увязая босыми ногами в волокнистых водорослях. Алмаз раздраженно трясет головой, потом садится на траву, посреди молчаливого бриза. «Дедову золотую цепочку, – признается он наконец, – талисман на удачу, ну, для устных экзаменов в академию». В тот же миг небо окрашивается в малиново-пионовые цвета, так что оба забывают о потерянном амулете. Нетерпеливые олени выходят из леса полюбоваться розовым великолепием сумерек. «В первый летний день всегда так», – объясняет Милли брату, зачарованному дыханием оленя на своем затылке. А потом говорит ему, что лягушка советует порыться у левого берега, потому что течение тут обманчивое. Алмаз глядит на голое тельце со склизкими глазами. «Не эта ворчунья, – возмущается Млика, – а вон та, с черными полосками. Смотри, она тебе улыбается». Алмаз ложится на землю, носом поближе к вздувшимся горловым мешкам. Раздув их еще разок, амфибия открывает рот. Милли кивает в тишине; скоро – белокурый рассвет и обожженные вечера. А пока что Алмаз предлагает Милли побыть вместо талисмана. «Я положу тебя в карман, и ты увидишь Нью-Йорк и Массачусетс», – обещает он под трели пересмешника, которому никто кроме него теперь не ответит. Милли превратилась в золотоискательницу. Ее короткие волосы, блестящие как маслянистый мех выдры, уже текут к другому берегу. Увы, она так и не нашла цепочку. Обрывки воспоминаний от Мамаза – точно отражения на воде. Пнешь ногой, и все исчезнет. Милли возвращает карточку Тареку: желание скопировать ее ушло. Осталось только мерзкое послевкусие поражения и одиночества.

Заметив, что вид у нее как у раненого зверька, Тарек вздыхает:

– Я как раз иду туда, хочешь со мной? – предлагает он скорее из жалости, чем из охоты.

Милли тут же забывает о талисмане и вспоминает о золотисто-подсолнечной женщине: последней, кто видел ее брата живым.

Пока их подошвы плавятся о раскаленный асфальт, Тарек рассказывает двоюродной сестре свой кошмар, которым мучается с недавнего времени по ночам: в нем – чудовищного размера медведь и смеющийся ребенок, спокойно смакующий разложенные по кровати Алмаза органы. Деда – эксперт по части снов, поэтому Милли спрашивает, что он об этом сказал. Но старик ничего не смог сказать внучатому племяннику, в отличие от Петры. Она сразу вспомнила сказку, по которой они с Мамазом выучили английский. «Странная книжка со всякой жутью, – пояснила она, вздрагивая. – Чтобы Мамаз уснул, приходилось каждый вечер ее перечитывать».

– Ты сам ее не читал? – удивляется Милли.

– Я старше тебя всего на три года, дурында. А Мамазу было шесть, когда мы сюда приехали. Посчитай сама.

Но Милли ничего не собирается подсчитывать, потому что отказывается думать о возрасте брата. Иначе ей придется представить тот день, когда она вырастет, тот нелепый день, когда она станет взрослее Алмаза. Когда будет удобнее лгать, чем говорить о мертвом брате. «Уж лучше язык себе вырвать, чем стать единственной дочкой!» – шипит она, огрызаясь на взрослую Милли.

Но история с медведем ее заинтересовала, и она мысленно сосредотачивается на ребенке-каннибале.

9

В час, когда солнце обгладывает тени и разливает всюду свое пламя, двое Водовичей наконец пересекают белизну площади Сен-Бейтс. Одни, отяжелевшим от липкого зноя шагом, они обходят стороной давно стоящий без воды фонтан, облепленный смердящей плесенью. Минуют квадратные, энергично зеленеющие газоны, что немыслимо