Между прошлым и будущим. Восемь упражнений в политической мысли - Ханна Арендт

помощью прикладной науки о человеческих отношениях преодолеть предполагаемый разрыв между естественно-научным господством над природой и нашей оплакиваемой неспособностью «управиться» с человеческими делами звучит пугающе, то только потому, что в них решено подходить к человеку как к полностью природному существу, с чьими жизненными процессами можно обращаться точно так же, как со всеми остальными процессами.

Однако в этой связи важно отдавать себе отчет в том, насколько серьезно технологический мир, в котором мы живем, отличается от механизированного мира, возникшего во время промышленной революции. Это различие в существе своем соответствует различию между действием и изготовлением. Индустриализация все еще заключалась главным образом в механизации рабочих процессов, привнесении улучшений в процесс создания предметов, а отношение человека к природе оставалось отношением homo faber, того, кто изготавливает свои изделия из материала, предоставляемого природой. Но мир, в котором мы живем теперь, в гораздо большей степени определяется человеческим действием (когда человек вмешивается в природу, создает природные процессы и направляет их в сферу человеческих дел и в мир человеческих изделий), чем его деятельностью по строительству и поддержанию рукотворного мира в качестве относительно постоянной сущности.

Изготовление отличается от действия тем, что имеет определенное начало и предвидимый конец: оно заканчивается своим конечным продуктом, который не только остается по завершении изготавливающей его деятельности, но начинает с этот момента «жить» своего рода собственной «жизнью». Действие (поступок), как впервые открыли греки, наоборот, по своей сути предельно мимолетно; после него никогда не остается конечного продукта. Если оно вообще имеет какие-то последствия, они по существу представляют собой бесконечную цепочку событий, конечный исход которых действующее лицо в корне не способно знать или проконтролировать заранее. Самое большее, на что оно может надеяться, это на то, что ему удастся направить ход вещей в определенном направлении, и даже в этом оно никогда не может быть уверено. Ничего из этого не свойственно изготовлению. На фоне мимолетности и эфемерности человеческого действия мир, создаваемый деятельностью изготовления, долговечен и поразительно устойчив. Лишь постольку, поскольку конечный продукт изготовления становится частью человеческого мира, где никогда нельзя полностью предсказать его использование и итоговую «историю», изготовление тоже кладет начало процессу, исход которого не контролируется его автором, потому что его нельзя полностью предвидеть. Это означает лишь то, что человек не может быть исключительно homo faber, что даже изготовитель остается одновременно действующим существом, которое кладет начало процессам, куда бы оно ни пошло и что бы ни делало.

Вплоть до нашего времени человеческое действие с его искусственными процессами находило себе место исключительно в человеческом мире, тогда как главным занятием человека, связанным с природой, было использование ее материала для изготовления вещей, строительство с его помощью рукотворного мира и защита его от сокрушительной силы стихий. В тот момент, когда мы вызвали свои, особые природные процессы (а расщепление атома представляет собой именно такой искусственно созданный природный процесс), мы не только увеличили свою власть над природой или стали более агрессивны в обращении с предоставленными нам силами Земли, но впервые ввели природу в человеческий мир как таковой и уничтожили защитные границы между природными стихиями и человеческим рукотворным миром, сдерживавшие, подобно ограде, все предыдущие цивилизации[40].

Опасности этого вмешательства в природу очевидны, если предположить, что вышеупомянутые особенности человеческого действия представляют собой неотъемлемую составляющую человеческой обусловленности (human condition). Непредсказуемость это не то же самое, что недостаточное предвидение, и никакое прикладное руководство человеческими делами не позволит полностью ее устранить, точно так же, как никакое совершенствование благоразумия не даст человеку мудрости, состоящей в знании того, что он делает. Только тотально обусловив человеческое поведение (т. е. полностью упразднив всякое действие), можно надеяться совладать с непредсказуемостью. И даже предсказуемость человеческого поведения, которую на относительно долгое время можно обеспечить с помощью политического террора, едва ли сможет раз и навсегда изменить самую сущность человеческих дел; она никогда не может быть уверена в собственном будущем. Действие, как и все сугубо политические феномены, неразрывно связано с человеческой множественностью, которая представляет собой одно из фундаментальных условий человеческой жизни в той мере, в какой основывается на факте вхождения в мир (natality): в человеческий мир постоянно вторгаются чужаки, вновь прибывшие, чьи действия и чью реакцию не могут предвидеть те, кто уже живет в этом мире и через какое-то время его покинет. И поэтому если, давая начало природным процессам, мы стали действием вмешиваться в природу, это означает, что мы стали открыто привносить нашу собственную непредсказуемость в то царство, которое мы когда-то рассматривали как управляемое непреложными законами. «Железный закон» истории всегда был лишь метафорой, позаимствованной у природы; и правда в том, что эта метафора больше не кажется нам убедительной, поскольку оказалось, что стоит только людям, ученым, техникам или просто создателям изделий решить вмешаться, а не предоставить природу самой себе, естественные науки уже не могут с уверенностью указать в природе какое-либо неизменное правило или закон.

Техника, территория на которой в наше время встретились и просочились друг в друга эти две области, природа и история, свидетельствует о связи между понятиями природы и истории в том виде, в каком они появились на заре Нового времени в XVI и XVII веках. Связывает их понятие процесса: оба понятия подразумевают, что мы мыслим и рассматриваем все сквозь призму процессов и не интересуемся единичными сущностями или отдельными событиями и их особыми, обособленными причинами. Ключевые слова современной историографии – «развитие» и «прогресс» – в XIX веке были, кроме того, ключевыми словами в новых на тот момент отраслях естествознания, в частности в биологии и геологии: первая рассматривала сквозь призму исторического процесса животную жизнь, а вторая – даже неорганическую материю. Технике в современном смысле этого слова предшествовали разнообразные виды естественной истории: история биологической жизни, Земли, вселенной. Терминологии двух отраслей научных изысканий были приспособлены друг к другу до того, как спор между естественными и историческими науками до такой степени охватил ученый мир, что породил неразбериху в фундаментальных вопросах.

Пожалуй, ничто не устранит эту неразбериху быстрее, чем последние изменения в естественных науках. Они возвращают нас к тому, что природа и история имели в Новое время общее происхождение, и показывают, что в действительности их общий знаменатель заключается в понятии процесса, подобно тому как в античности общий знаменатель природы и истории заключался в понятии бессмертия. Но опыт, стоящий за современным понятием процесса, в отличие от опыта, стоящего за античным понятием бессмертия, не переживается человеком в окружающем его мире; наоборот, он возник тогда, когда человек отчаялся