Русское масонство - А. М. Васютинский

за которые подвергся «очень неприятным мерам», вынудившим его покинуть Германию и переселиться в Россию. Человек талантливый и обладавший, по словам Бёбера, «большими сведениями во всем касающемся внешней стороны масонства»[63], Розенберг говорил на трех языках, хорошо рисовал, обладал музыкальными способностями и был притом очень красноречив. Немудрено, что по приезде в Петербург он сумел так очаровать Рейхеля, что тот сделал его мастером любимой своей ложи Аполлона. Хотел ли он играть самостоятельную роль в петербургском братстве или руководствовался какими-либо другими причинами, но Розенберг вместе с подчиненными ему братьями отказался присоединиться к союзу Елагина и Рейхеля. Елагин немедленно отписал об этом в Берлин и получил в ответ извещение Циннендорфа, что «господин Розенберг-старший… вследствие вероломного, мятежного и иного рода неблагопристойного поведения объявлен недостойным имени масона и исключен. Он приверженец Строгого Наблюдения… мы предостерегаем от него и просим не пускать его в ваши ложи»[64]. Примеру Розенберга последовал по неизвестным причинам и друг Рейхеля, князь Н. Трубецкой со своей ложей Осириса в Москве. Далее, в стороне от соглашения осталась ложа Аполлона в Риге, – мечтавшая об отдельной Провинциальной ложе для Западного края, и ложа Марса в Яссах, – может быть, впрочем, к тому времени уже прекратившая свои работы. Все это так огорчило Рейхеля, что он порвал всякие сношения с ложей Аполлона и вскоре за тем вовсе отстранился от масонской деятельности. Дни шведско-берлинской системы были сочтены. Вскоре по извещении о состоявшемся соединении из Берлина была прислана бумага, в которой выражалось желание об учреждении новой Великой Национальной ложи в Петербурге «по примеру наших добрых шведских братьев и на основании общемасонских законов» о выборе Провинциального Великого Мастера. С целью выяснения вопроса о дальнейшем отношении к Англии был послан в Берлин князь Гавриил Гагарин, занимавший место второго надзирателя в Великой Провинциальной ложе, но переустройство последней так и осталось невыполненным. Елагин, по-видимому, быстро разочаровался в шведско-берлинской системе и, вероятно, в течение ближайших лет вернулся к английскому масонству. В скором времени Великая Провинциальная ложа отправила рижским ложам циркуляр, в котором говорится следующее: «Великая ложа желала бы разъяснения о том, не находятся ли эти ложи, не поименованные в списках ни шведских, ни соединенных немецких лож, под управлением некоего Циннендорфа в Берлине, который, как то Великая ложа готова по требованию доказать, по глубоко основательным побуждениям признан обманщиком и открыто объявлен таковым всем хорошим братьям»[65]. На этом основании Великая ложа рекомендовала не входить с ним ни в какие сношения. Дальнейшая судьба елагинских лож нам неизвестна до самого их закрытия в 1784 году. По рассказу масона Л-ра[66], русские ложи в этот период работали совершенно беспрепятственно, но в 1784 году, по неизвестным причинам, работы елагинских лож были приостановлены «по собственному побуждению провинциального гроссмейстера и с согласия членов лож, но без приказания со стороны высшего правительства; вследствие чего благочестивая императрица, через гроссмейстера ордена, всемилостивейше удостоила передать ордену, что она, за добросовестность его членов, избегает всякого сношения с заграничными масонами, при настоящих политических отношениях[67] не может не питать к ним полного уважения». Елагин восстановил свои работы лишь в 1786 году, и притом на новых основаниях, о которых речь будет ниже. В рассматриваемое нами время преобладание переходит на сторону новой, шведской системы, циннендорфство же быстро исчезает совсем.

Клятва при посвящении в масоны. Гравюра Жака-Филиппа Леба, XVIII в.

Третий период (1761–1792): поиски высших степеней и победа розенкрейцерства (научное масонство)

Из сказанного на предшествующих страницах вытекает, что масонская деятельность в Петербурге во второй половине семидесятых годов носила хотя и беспорядочный, но очень оживленный характер. Сами шатания братьев из стороны в сторону, неожиданные переходы от одной системы к другой – от Строгого Наблюдения к английскому масонству, от Елагина к Циннендорфу, далее от шведско-берлинской системы к шведскому тамплиерству и, наконец, от шведской системы к розенкрейцерству, – все это свидетельствует о том, что в русском масонстве стали проявляться какие-то новые, лихорадочно-беспорядочные искания, что русское общество стало предъявлять к масонству новые требования и жадно искать в нем ответы на пробудившиеся вопросы. Уже шведско-берлинская система в противоположность английской дала некоторое удовлетворение масонам, искавшим истины: здесь они, по словам Новикова, «усмотрели великую разность, ибо тут было все обращено на нравственность и самопознание, говоренные же речи произвели великое уважение и привязанность»[68]. Но тем не менее рейхелевское масонство скоро разочаровало большинство братьев, и причина этого явления легко может быть разгадана; тот же Новиков указывает на нее, говоря: «Привязанность всех к сему масонству умножилась, а барон Рейхель больше четырех или пяти, не помню, градусов не давал, отговариваясь тем, что у него нет больше позволения, а должно искать». Здесь, в этих словах, вся история дальнейшего развития масонства в России: ясно, что «нравственные преподаяния» масонства первых трех степеней перестали удовлетворять русских братьев – воспитанные вольтерианством умы требовали иной пищи, сообразно с пробудившейся жаждой просвещения, но пища эта должна была иметь противоположный вольтерианству, не скептический, а непременно религиозно-идеалистический характер, не разрушая, а укрепляя и разумно обосновывая врожденные начала нравственности и религиозности. Так как вольтерианство опиралось на западноевропейскую науку, то и борьба против него необходимо нуждалась в том же оружии, выходившем за пределы бледного масонско-христианского нравоучения. Такая именно «наука» сделалась насущнейшей потребностью русской интеллигенции и, при слабом развитии критической мысли, должна была привести в конце концов к страстному увлечению масонской мистикой и натурфилософией. На этой почве действительно и сошлись лучшие русские масоны всех, даже враждебных друг другу систем (Елагин и Новиков, например). Мы еще вернемся к посильному определению общественного значения этой масонской науки, когда ознакомимся с ней подробнее, теперь же перейдем к описанию внешнего процесса наших масонских исканий в конце семидесятых и начале восьмидесятых годов.

Мы относим сюда время увлечения русских масонов шведским тамплиерством, хотя и считаем начало третьего и последнего периода интенсивной жизни русского масонства XVIII века лишь с 1781 года (с путешествия Шварца за границу), потому что чувство неудовлетворенности этой системой было главной причиной введения у нас розенкрейцерства и наиболее ярким показателем того, в какую сторону были направлены стремления русских братьев.

Храм Братства розы и креста на гравюре Даниэля Мёглинга, 1618 г.

Итак, желание проникнуть в тайны высших степеней, не получившее удовлетворения в рейхелевском масонстве, навело русских братьев на мысль обратиться за новыми «градусами» к западноевропейским источникам. Принадлежа ранее к шведско-берлинскому масонству, они, естественно, прежде всего подумали о Швеции, тем более что в этом направлении задумал действовать авторитетный среди не примкнувших к союзу братьев мастер ложи