Русское масонство - А. М. Васютинский

у нас успешно, и к нему принадлежали большинство работавших в России лож, но, по-видимому, оно так же быстро и заглохло: в противном случае в 1776 году русским масонам циннендорфской системы не пришлось бы остерегаться «лернейской гидры Строгого Наблюдения, вновь поднявшей свою голову на Россию»[26]; очевидно, значение этой системы не было особенно велико[27].

Петр Иванович Мелиссино. XVIII в.

В 1768–1769 годах проникла в Россию особая духовная отрасль тамплиерской системы – так называемый клерикат, основанный доктором Штарком. Полукатолический характер этой системы, с ее церковными обрядами, постами, молитвами и таинствами, не мог, конечно, привлечь к себе большого числа православных русских братьев, и о клерикате в России мы имеем поэтому лишь самые смутные и малодостоверные известия.

Мы упомянули о нем здесь только потому, что эта система связывается обыкновенно с другой, представляющей гораздо больший интерес для русского историка, так как в ней мы имеем дело с самостоятельной, впрочем, преждевременной и неудачной попыткой углубить и расширить содержание масонской работы. Мы имеем в виду так называемую систему Мелиссино, которая, по словам немецких историков масонства, «процветала» в России около 1765 года[28]. Младший брат куратора Московского университета, впоследствии артиллерийский генерал, человек, наделенный от природы богатыми дарованиями, Мелиссино стремился вложить в свою систему то квазинаучное содержание, которое так привлекало к розенкрейцерству русских масонов восьмидесятых годов, в то же время сохраняя в угоду вкусам русской знати пышные титулы и церемонии рыцарства: в последней, седьмой своей степени (Magnus Sacerdos Templariorum) система Мелиссино сообщала те же сведения, которые составляли основу розенкрейцерской науки, – в странном сочетании с полукатолической обрядностью, как в Штарковом клерикате. Эта любопытная система вряд ли, однако, пользовалась сколько-нибудь широким распространением: в этот ранний период жизни русских лож не могли иметь серьезного успеха ни новая церковность, ни мистическая натурфилософия; несложным запросам русского духа вполне достаточно было трех первых степеней нравоучительного масонства, и высшие степени могли иметь успех, как в тамплиерстве, лишь в том случае, если великолепием украшений и церемоний льстили чувству дворянского тщеславия и праздного любопытства. Поэтому в 1777 году Мелиссино перешел со своей ложей Скромности к циннендорфской системе[29].

Настоящая история масонства в России начинается лишь в семидесятых годах, когда одновременно возникают у нас две масонские системы, пользовавшиеся крупным успехом. Ложи этих систем – так называемых елагинской и циннендорфской (шведско-берлинской) – работали в этот период времени главным образом в первых трех степенях «иоанновского» или «символического» масонства, преследовавшего цели религиозно-нравственного воспитания человека. Здесь русские масоны работали над приведением «дикого камня» (символ греховного человека) в «совершенную кубическую форму» (очищение от пороков), приобретали широкие сравнительно с прежними религиозные понятия, глубоко задумывались над вопросами веры и нравственности, упорной работой воспитывали в себе человека. Кажущаяся в наше время несколько бледной масонская мораль оказала благотворное влияние на общество, служа в то же время реакцией против модных течений западноевропейской скептической мысли. По меткому сравнению П. Н. Милюкова, это «толстовство» XVIII века, с его проповедью личного самосовершенствования и «убегания зла», было первой идеалистической философией, распространившейся в широких общественных кругах и вызванной здравыми, жизненными потребностями пробудившейся общественной мысли. Эта благотворная сторона русского масонства, составлявшая все его содержание в семидесятых годах и сохранившая свое значение в восьмидесятых, достаточно оценена всеми его историками, и потому мы считаем себя вправе, ограничиваясь в деле ее оценки несколькими вышеприведенными замечаниями, перейти к изложению исторических данных, касающихся развития обеих главных систем этого времени.

Главная роль в этом периоде истории русского масонства принадлежит известному И. П. Елагину, которого нередко совершенно неправильно считают создателем особой масонской системы, близкой по традициям к первоначальной и чистейшей форме английского масонства. Елагин вступил в масонство еще в 1750 году, но до поры до времени, как и все, не видел в ордене ничего серьезного и вскоре увлекся модным «душепагубным чтением» безбожных писателей-«ансиклопедистов». Однако вскоре за тем, беседуя с людьми «учеными и просвещенными», он, «к крайнему своему удивлению», нередко слышал далеко не лестные отзывы о своих учителях, которых они «весьма малыми и нередко заблуждающимися и почти ничего не знающими в любомудрии и мирознании учениками почитать осмеливались».

Так как эти «в науках знаменитые люди» оказались масонами, то Елагин стал раздумывать, нет ли в масонстве чего-либо «притягательного, а ему, яко невежде, сокровенного». С целью разрешить этот вопрос Елагин начал чаще посещать ложи и искать знакомства с людьми, «состарившимися в масонстве». Тут встретился он с «некоторым, недолго в России бывшим путешественником», англичанином, который и открыл ему, «что масонство есть наука; что таинство сие хранится в Лондоне, в особой ложе, древнею называемою». Тогда Елагин «вознамерился с постоянною твердостью стараться… открыть себе сию во мраке прекословия кроющуюся неизвестность»[30]. В результате этого нового увлечения масонством Елагин ревностно отдался масонской деятельности и быстро выдвинулся на первое место среди петербургских братьев: помня наставления своего учителя, он, вероятно, завязал сношения с Великой Лондонской ложей и получил от нее конституцию на работу в семи степенях йоркской или новоанглийской системы[31]; до 1786 года, впрочем, он вполне довольствовался первыми тремя степенями, считая, что «к действительному учению… токмо трех довлеет», и никто от него «ниже четвертой степени не восприял». (Мы увидим впоследствии, чем вызвано было уклонение Елагина в сторону от этого убеждения.) Таким образом, благодаря Елагину в русском масонстве снова начало преобладать английское влияние. Но в скором времени «обществу елагинской системы» пришлось встретиться и вступить в борьбу с проникшей в Россию новой формой немецкого масонства, с так называемой циннендорфской, или, точнее и правильнее, шведско-берлинской системой[32].

12 марта 1771 г. приехавший из Германии бывший гофмейстер при дворе принца Брауншвейгского фон Рейхель (Reichell) учредил в Петербурге ложу Аполлона – первую ложу циннендорфской системы. Еще перед своим отъездом из Берлина Рейхель имел беседу с мастером ложи Трех золотых ключей – самим знаменитым Циннендорфом – и получил от него поручение «сделать все возможное для достоинства и распространения царственного ордена в тамошних краях». Основанная Рейхелем ложа состояла из 14 членов, из которых 13 были иностранцы и только один русский – шталмейстер ее величества Нарышкин. Циннендорф, посылая конституцию лож Аполлона, хорошо знал об исключительном влиянии Елагина среди петербургских масонов и поспешил заручиться его расположением; одновременно он отправил Елагину чрезвычайно предупредительное письмо, в котором между прочим говорил следующее: «С целью укрепить, насколько возможно, дружбу и согласие между вашими братьями… я счел своею обязанностью сообщить вам об этом [об учреждении ложи Аполлона] и особенно рекомендовать почтенного брата Рейхеля, а также и ложи [то есть имеющие учредиться по циннендорфской системе] вашему покровительству, доверию и благосклонности, так же, как и всем вашим