Поражение гроссмейстера - Пётр Владимирович Угляренко

столько надежд возлагал, почти по-юношески любил! Совсем так, как когда-то в гимназии любил Отилию... От волнения разболелась голова, дрожали ноги, трудно было встать. Но всё же пересилил себя, медленно пошёл к выходу из скверика. Вот и дом, где нашёл Варваре комнату. Старый особняк с резной верандой... Совсем, как дворянское гнездо... Увидел хозяйку, спускавшуюся по ступенькам во двор, поднял шляпу:

- Что, Варвара Павловна дома?

Подняла глаза, пытливо посмотрела, как будто не поняла, что он спросил, спохватилась, ответила:

- Дома... Только...

- Что, только?

- Мертва. Преставилась утром.

Преставилась... Испуганными глазами смотрел на хозяйку. Не может быть. Пошутила, наверное, ведь Варвара на десять лет моложе, ей ещё жить и жить. Своё имущество ей решил оставить. Словно холодным вихрем начало обвевать Кондратия Фёдоровича со всех сторон. Преставилась... Господи боже, что же это? - мелькнуло в голове... Хозяйка настежь распахнула дверь, будто предлагая, чтобы он посмотрел сам... Ноги так дрожали, что едва преодолел ступеньки. Вошёл в знакомую комнату, в которой не раз бывал... Варвара... Лежала под белой простынёй, сложив руки на груди. У изголовья - свеча. Позвал, как будто хотел пробудить:

- Варвара...

Дымила свеча, шкворчал расплавленный воск, стекая на влажную тарелку,... На столе развёрнутая «Нива». Сочувственно смотрел с картины граф Салиас де Турнемир... Перевернул страницу, глаза впились в строчку стихотворения:

Привет тебе, привет прощальный

Шлю в эту ночь!

А я всё тот же усталый гость

Земли чужой...

Не стал дочитывать, только взглянул на подпись: Блок... Александр Блок. Повторил про себя: «А я всё тот же гость усталый земли чужой...» Свеча догорала, воск плавился, растекался по тарелке, превращаясь сразу в твёрдую скорлупу... Задул огарок, чтобы не дымил. Ещё раз бросил взгляд на мёртвую в кровати и тихо вышел из комнаты...

У подъезда стояли девочки с венком, которых видел в скверике. Со свитком чёрного крепа в руках перебежал улицу лысый старичок... Соперник. Обошёл его сбоку. В душе уже не было ненависти, но встречаться с ним не хотел. Мысленно спрашивал: «Варвара, зачем так?» Чувство было такое, будто она не оправдала его надежд, подвела, обманула... Хотел, чтобы провела его в последний путь, установила на могилу чёрную гранитную плиту. Только ей мог довериться, а теперь что? Кого возьмёт к себе в дом? Кому нужен? Старый, немощный... Даже добро, богатство никого не соблазнит... Никому он не нужен, как не нужна ему скрипку Страдивари и уникальные часы знаменитой фирмы «Павел Буре»... Ничего не нужно.

Еле выполз на третий этаж. Заглянул на медную табличку на двери, насмешливо заговорил про себя: Кондратий Фёдорович... Кондратий Фёдорович... Не Рылеев, нет - Решётников... Тот, далёкий Кондратий оставил след на земле, навеки... А он? Ни знака. Прогудел по миру... Не людей, - вещи лучшими своими друзьями имел... Так без людей, с вещами и умрёт... И следа не останется, никто не будет ходить на могилу... Варвару не жалел, жалел себя, что остался обманутым...

В комнате не хватало воздуха. На всю ширь распахнул окно. Опираясь руками на подоконник, смотрел на улицу, но ничего не видел. Перед глазами плыл туман. В этом мареве вдруг возникла уборщица со станции - Дарья... Показалось, послышался её голос, будто упрекала: «Ты что, Кондратий, забыл меня? Почему не придёшь, не наведаешься? Чай на столе и кровать раскрыта.» Хотел ответить: «Я сейчас приду, Дарья... Сейчас...» Только опомнился. Куда пойдёт? Долго надеялась на него, потом оставила всё и уехала в село к брату... Слышал, что замуж вышла... А от Отилии он сам сбежал, сбежал, потому что побоялся, что объест его... Много ела... Да ведь в голодное время все много едят, все не могут наесться... Разве сам такой не был? Нет, сам никогда не голодал, царские пятёрки в торгсине на муку менял... Отилия... Оставил и сбежал. А жена, законная, венчанная в церкви жена... Могли бы жить до сих пор, если бы не пожалел вещей. Не человека, нет, а вещей. Теперь поедет, найдёт Отилию и вернёт. Скажет: «Я оставил тебя, а теперь прошу - вернись. Будешь есть сколько захочешь. Ничего не пожалею - бери, продавай, что хочешь делай - ведь мне уже ничего не надо»... В мыслях уже ехал, приближался к тому домику, где когда-то имели с Отилией квартиру... Только вдруг понял, что никуда он не поедет. Сил не хватит, не осмелится отправиться в дальнюю дорогу. И кто знает, что случилось с ней? Или, оставшись одна, умерла в тот голодный год, или нашла себе другого комиссара, который её, видно, любил, - и сейчас забавляет внуков, рассказывая им о далёком прошлом? Никогда не думал, что будет жалеть об Отилии, а теперь это пришло, через много лет... «Всё тот же гость усталый земли чужой», - всплыла в уме строка из блоковского стихотворения. Таки в самом деле - уставший гость на земле... Только не земля чужая, а он чужой... Уставший и чужой... Всему миру чужой. И Варваре... Потому что, если бы не чужой - пришла бы к нему. Напрасно убрал комнату, хотел удивить своим богатством, всем, что теснится вокруг, не давая дышать... Предпочла лучше умереть. И теперь его, чужого, кто проведёт в последний путь? Кто склонит со скорбью голову, вспоминая его?

Снял со стены балалайку, провел пальцем по струнам, проверяя строй, а потом со всей силы скребнул дебелыми чёрными ногтями. Струны жалобно застонали, а потом засмеялись, повторяя: «Балалаечник... Обманутый балалаечник...» Ударил балалайкой об пол, и она разлетелась на мелкие кусочки. Это не успокоило. Всё вокруг бил, крушил, ломал... Сбросил со стола чернильницы, так что ковёр на полу сразу захрустел, топтал ногами фарфоровые фигурки. Бил кулаком по зеркальной крышке рояля. Срывал со стен картины. Был, как невменяемый. Сам не понимал, что делает. Тяжело дышал, жадно глотая воздух... Восстал против вещей, которым служил всю жизнь, забыв о том, что надо служить людям. Поднимал руки вверх - казалось, что с его руками поднимается вверх ещё много рук: сухие, все в синих прожилках - Варварины, упитанные, как лопаты - Дарьи, пушистые - Отилии... Множество рук, и все они бьют и молотят. Помогают ему освободиться из плена, избавиться от рабства. Под кроватью ударил ногой горшок, накрытый картонкой. И тогда обессиленный упал в кресло. Повёл вокруг глазами. Только скрипка Страдивари осталась одиноко висеть на стене. И её уничтожит. Хрупкая и нежная, сразу переломится. Поднялся, чтобы добраться до скрипки, но не сделал и