В логове зверя. Часть 2. Война и детство - Станислав Козлов

Кстати сказать, был тот лидер молодёжной немецкой политики вполне почтенного возраста: или пред, или уже пенсионного… Не с ним ли скрестили мы палки и булыжники в Мезеритце и едва не перестреляли друга?

Глава 6

Беглый огонь победы

«Там Зою убили». Приказ поджигать. Берия против. Внезапная бомбёжка.

Пулемёт вместо будильника. «Победа!» Русские песни. На банкет в ночных

сорочках. Список посуды. Чёрный халат.

Один из немецких военных складов переоборудовали во временное подобие клуба. Располагалось подобие в глубоком подвале, было довольно обширно и вполне мрачно. Серые стены снаружи, серые стены внутри, серая лестница, ведущая вниз, такого же цвета потолок и, кажется, воздух тоже серый. Склад, одним словом. Возможно, и бомбоубежище, по совместительству. Можно было бы, наверное, подыскать более светлое и оптимистическое помещение где-нибудь в другом месте, но в воздухе продолжала действовать немецкая авиация. Особенно по ночам. А быть разбомбленным накануне победы, да ещё во время киносеанса, никому не хотелось. Поэтому и предпочли укрыться поглубже, на всякий случай.

Впоследствии довелось прочитать в одном из исследований, что гитлеровская авиация в последние дни войны бездействовала – не осталось горючего для моторов. Да, на германских аэродромах находились целёхонькие, почти или даже совсем новенькие, немецкие военные самолёты, стоящие в ряд, как на смотру перед парадом. Вид у них, действительно, был такой, словно они и в самом деле простояли на своих местах без употребления много времени. Но в конце апреля 1945 года на крышах домов вокруг расположения воинских частей в Мезеритце недоверчиво смотрели нацеленные в чужое небо зенитные пулемёты, а в окрестностях городка – зенитные орудия. Предосторожность вполне оправданная: с неба нередко зловеще и угрожающе прессовал землю гул невидимых в ночной слепоте самолётов: мы ещё живы, мы ещё повоюем, мы ещё убьём вас… Наши войска уже штурмовали Берлин, но враг продолжал огрызаться на всём, доступном обломкам его всё ещё острых клыков, пространстве.

Война, начатая Германией, превратилась в свою противоположность: теперь Россия стояла на пороге её столицы так же, как в 41-м году предвкушали близкую победу замерзающие гитлеровцы возле тёплых дверей Москвы. Столица России сжалась, ощетинилась, выставила навстречу тевтонам щиты и мечи, не потеряла мужества и надежды, и не только выстояла, но и вынудила отступить тех, кто уже имел на руках билеты на парад победы немецкой армии у стен московского кремля. Немцы тоже надеялись. Только уже на чудо. На обломки берлинских улиц текла человеческая кровь. Накануне первомая – не до праздников. Но по какому-то поводу в бомбоубежечном «клубе» вдруг решили показать кино. Кино – чудо. В свои почтенные почти семь лет уже я умел читать, разбирать и собирать оружие, довольно сносно разбирался в нём, мог и пострелять, но кинофильма не видел ни одного. Предстоял первый в жизни киносеанс. Событие.

В клуб шествовали торжественно всей семьёй. Отец, как всегда, в форме с пистолетом на ремне, мама надела свой лучший, он же худший и единственный, многострадальный чёрный халат… Только в этом халате я её и помню в то время. По логике, у неё должна была быть ещё какая-нибудь верхняя одежда. Но логика логикой, а ничего другого на ней не замечалось. Служила она в штабе вольнонаёмной, а вольнонаёмным военная форма не полагалась. Я украшал планету, и себя на ней, короткими штанишками с двумя лямочками, накинутыми на плечи; чулками, которые терпеть не мог, считая их сугубо девчачьей «формой одежды», и чём-то вроде сандалий на ногах. Обувка эта имела зловредное свойство вбирать в себя все мелкие острые камешки, попадавшие ей на дороге и даже те, что валялись в стороне, и пребольно колоть подошвы моих ног. Приходилось то и дело останавливаться, снимать, вытряхивать, и топать дальше – до следующего камешка. Неприятное занятие это нарушало торжественность шествия, но настроения не сбивало.

Во всей красе двигаясь по вечерним улицам притихшего городка, мы беседовали об искусстве кино… Я задавал вопросы, а папа с мамой дуэтом на них пытались ответить. Главное, что они пытались мне внушить – это то, что происходящее на экране не нужно воспринимать, как события настоящие, и не пугаться, если что-то покажется страшным. Не пытаться скрыться, например, под скамейкой, если на экране появится паровоз, едущий «прямо на тебя», или танковые гусеницы, лязгающие над самой головой.

Детских фильмов в действующую армию, естественно, не привозили. Мы шли смотреть «Зою». С первых же кадров я забыл о предупреждениях своих благоразумных родителей, ощущая себя непосредственным участником всего, что видел перед собой на освещённом пространстве стены, с растянутым на ней экраном. Вот Зоя поджигает брёвна сарая, к ней крадётся немецкий солдат со страшным штыком и я кричу: «Зоя! Атас!! Сзади фриц!» На меня оглянулись, но быстро поняли в чём дело: я сидел с широко раскрытыми глазами, выставив перед собой сжатые кулаки.

Вот Зою ведут на допрос босиком по снегу. Она идёт, высоко и гордо подняв голову. Её белую ночную рубашку треплет ледяная зимняя вьюга, а девушка не обращает на это никакого внимания. Её конвоир ёжится в шинели, голова закутана в какое-то тряпьё, пританцовывает на ходу, трясёт руками, проклинает русскую зиму. Я жалею изо всех сил нашу Зою и злорадствую насмешливо, глядя на ничтожного фрица… Вот фашист жжёт щёку девушки зажигалкой… Муки, допросы… Палач надевает на хрупкую нежную шею красивой девушки верёвочную петлю… Мама обнимает меня, чтобы успокоить, а я и не думаю плакать. Я ненавижу фашистов, убивающих партизанку, и жажду мести. Я чувствую себя мужчиной – воином и будь у меня в руках тот пулемёт, отобранный отцом, – немедленно пустил бы по киношным немцам хорошенькую очередь… Кино окончилось, загремели отодвигаемые скамейки, заговорили зрители…

Потрясённый увиденным, я какое-то время способен был только молчать, не отрывая глаз от уже погасшего экрана. Я всё ещё был там – в гуще событий. О том, что я только что видел не настоящую Зою Космодемьянскую, а всего только артистку, её игравшую, и речи не могло быть. Как это так – «играть»! Какая может быть игра в смерть?.. Ничего себе игрушечки у взрослых… И всё же я кое-чего не понял…

– Папа, а почему Зоя не хотела назвать своё настоящее имя и назвалась Таней? Какая немцам разница: Таня она или Зоя? Это разве военная тайна?

– Знаешь, сын, немцам совсем не нужно знать имена наших партизан по-настоящему. Лучше вообще никак не знать. Зоя же была партизанкой, можно сказать, партизанским солдатом, а имя солдата для врага – военная тайна.

– А если в том отряде была действительно какая-нибудь Таня? Ведь Зоя не могла знать имена всех партизан. Тогда получается, что она всё равно выдала кого-то из своих?.. А если бы она назвалась своим именем – её бы не повесили?

– Нет – всё равно бы повесили. Немцы казнили всех партизан.

– А наших солдат они тоже вешали, если они попадали в плен?

– Вот солдат не вешали… Потому что они – военнопленные. Военно, знаешь ли, пленные… А партизаны – не военно пленные… Понимаешь?.. Немцы считали их разбойниками и бандитами.

– Ну, пап, разбойники же плохие люди, а партизаны же против фашистов воюют – они хорошие.

– Так я же тебе и говорю, что это только немцы считали их бандитами… Ну и вопросец ты задал… – Отец потащил из кармана кисет с табаком. – Это, ведь, только для нас наши партизаны хорошие, а для фашистов все, кто против них воюет, – очень даже плохие, потому что они их, фашистов, убивают. Понимаешь?

– Понимаю… Значит, если убить фашиста – это для него, немца, хорошо, потому что он перестаёт быть фашистом после этого… Пап, а пап, а почему Зоя поджигала дом в русской деревне – он же не немецкий?

– Ну, это не совсем дом был, а сарай. И в нём находилось немецкое что-то… Оружие… нет, кони, кажется… И он находился в деревне, которую захватили враги, а это значит, что деревня стала на какое-то время не русской и в ней прятались немцы.

– Ага. А потом она всё равно вернулась бы в русское. И в ней же русские люди жили, а…

– Да что ты всё спрашиваешь, да спрашиваешь? Кино тебе понравилось? – Не выдержал допроса отец.

– Нет.

– Почему же?

– Там Зою убили.

«Там Зою убили»… Стасика кино потрясло. Не столько даже тем, что впервые в жизни кино посмотрел, а тем, что в кино увидел. Перед ним не зверюшки нарисованные бегали, не сказочные герои совершали сказочные подвиги, а происходило то, что частично видел и он сам. Вокруг него сидели и смотрели фильм те, кто лично мог оказаться в похожей ситуации, и порой оказывался… Уже взрослому, прочитавшему множество книг о войне, художественных и документальных, ему далеко не всё оставалось ясно и понятно в той войне. Даже в подвиге Зои Космодемьянской.