Конвейер смерти - Николай Прокудин

Я крепко и сладко спал. Снилось что-то цветное и красивое. Да и какие могут быть сновидения у человека, только что назначенного нежданно-негаданно на вышестоящую должность!

Кто-то резко схватил меня за руку и словно выдернул из снов в реальность.

– А? Что? Где? Уф!.. – забормотал я спросонья, протирая глаза.

На будильнике стрелки показывали шесть утра. По комнате энергично и нервно расхаживал Артюхин, громко матерясь.

– Гриша! В чем дело? Мне сегодня не надо на подъем бежать! Очередь зампотеха! Просмотр такого хорошего сна сорвал! Пляж, девки, солнце, шампанское!

– Тебе сейчас будет не до шуток! Вставай быстрее! Сержанта Алаева застрелили, – буркнул Григорий.

– Алаева? Минометчика?

Холодный пот прошиб меня насквозь. Черт побери! Побыл замполитом батальона одну ночь. Сегодня могут уже снять. Проспал должность…

Артюхин продолжил рассказ:

– Он был дежурным по минометной батарее. В рейд не ходил, казарму охранял. Утром пришел со сторожевого поста у казармы сдавать оружие Рахманкулов. Во время разряжания произошел неосторожный выстрел. Пуля попала сержанту в шею и вышла из левого уха. Наповал.

Я мгновенно натянул форму, и мы побежали к минометчикам.

По казарме ходил, пиная табуретки и громко ругаясь, полковник Рузских, заместитель командира дивизии. Рузских являлся старшим группы офицеров дивизии по подготовке городка к показу, поэтому он нервничал. ЧП в полку, и он вроде бы частично виноват в этом происшествии. А какая его вина? Никакой!..

Следом за полковником туда-сюда ходил командир полка в огромных солнцезащитных очках-блюдцах. Последними явились замполит Золотарев и полковой особист, подполковник Зверев. Оба были растеряны и сильно помяты. После ночной попойки лица у них распухли, а вокруг распространялся крепкий запах перегара.

Особист полка – колоритная фигура! Спирт пил стаканами, а из закусок отдавал предпочтение хорошей русской водке.

Однажды зама по тылу Ломако скрутил гепатит. Когда его на носилках несли в санитарный уазик, он, поманив пальцем Муссолини, простонал:

– Женя, под моей кроватью стоит канистра со спиртом. Береги ее, как зеницу ока!

На что замполит-два ответил:

– Выздоравливай, Виктор, не беспокойся! Сохраним!

Оба политических руководителя (Муссолиев и Золотарев), командир полка Зверев, а также их заезжие друзья-приятели три недели радовались жизни. Счастье закончилось с последней каплей алкоголя. Когда Ломако вернулся из инфекционного госпиталя и заглянул в горлышко канистры, то с ужасом обнаружил, что спирта нет.

– Женя, а где спирт?

Муссолини разгладил усы и, хитро ухмыляясь, ответил:

– Васильич, ты канистру не закрыл. Наверное, забыл в горячке болезни. Она возьми и высохни. Я вчера приподнял ее, а там спирт на донышке плещется. Усох, зараза! Лучше бы выпили, чем так бездарно добро пропало!

…Большую часть того спирта поглотил контрразведчик.

Мы с Артюхиным не стали приближаться к командованию, а встали у входа, разглядывая мрачную картину.

Сержант лежал ногами к оружейной комнате, а головой упирался в тумбочку дневального. Вокруг затылка образовалось широкое кровавое пятно. Над телом склонился начмед Дормидович, после недолгих манипуляций он грустно вздохнул, констатируя:

– Мгновенная смерть!

– Где этот стрелок? Какого он призыва? – спросил Артюхин у командира батареи.

– Рахманкулов? Молодой солдат… – ответил Степушкин. – Только прибыл с пополнением.

– Над ним издевались? Неуставняк? Что тебе известно, Виктор? – посмотрел я с тоской на Степушкина. – Отчего он стрельнул?

– Да вроде бы не били. Врачи бойца осматривали, на Рахманкулове побоев нет. Черт! Не дожил Алаев месяц до дембеля!

– Куда девали недоумка-снайпера? – переспросил Артюхин.

– В особый отдел забрали. Его допрос ведет Растяжкин, – уныло ответил капитан.

Медики уложили тело сержанта на носилки и унесли в медпункт. К нам подошел злой и угрюмый Подорожник, и все замолчали. Он хмуро посмотрел на лужу крови, огляделся вокруг и сказал:

– Степушкин! Кровь убрать, оружейку проверить и запереть! Офицерам и старшине батареи написать рапорта о происшедшем. Доложить, кому что известно. Ответственному по казарме во время происшествия лейтенанту Прошкину прибыть ко мне в кабинет.

В штабе Прошкин пояснил:

– До подъема ночь прошла спокойно. Солдаты после дороги устали и отдыхали. Никаких инцидентов не было. В полшестого утра лейтенант отправился в штаб к дежурному по полку и на ЦБУ (помимо ответственного по батарее, он был дежурным по артиллерии). В это время и случилось несчастье.

Всех офицеров управления батальона вызвали к Филатову.

В кабинете за длинным столом сидела инквизиция: Рузских, «кэп», особисты, оба замполита полка. Закрывая большой стол, лежала развернутая карта Кабула и план полка. Рузских хмурился и был явно удручен случившимся.

– Через две недели прибывает комиссия, и подобное происшествие нам ни к чему. Для гражданских министров узнать о расстреле будет шоком. Необходимо представить событие как можно приличнее. Ваши варианты? – спросил Рузских.

Мы переминались с ноги на ногу и чувствовали себя отвратительно.

– Может быть, обстрел позиции? – подал я несмело голос.

– Ростовцев, какой на хрен обстрел, если в голове пуля от АК-74? – возмутился Филатов. – От казармы до кишлаков больше полутора километров. Не долетела бы.

– За парком до сих пор стоит полковая колонна. Технику вечером заправляли топливом. В принципе, если бы его убили там, то можно было бы рассчитать необходимую траекторию выстрела, – неуверенно продолжил я.

– Так-так. Давайте развивайте свою мысль. Думайте, начальники! – поторопил нас полковник.

– А если сержант пошел проверять дополнительный пост у техники? – выдвинул свою версию Артюхин.

– Он дежурный по батарее, вот и направился осмотреть технику и охрану, – робко высказался Степушкин.

– Хорошо. Уже почти хорошо! – воскликнул замкомдива. – Где колонна? Сколько до Даруламана?

– Оттуда метров четыреста до ближайших афганских строений. Теоретически могли из развалин пальнуть… Могли от заграждений из колючей проволоки, – поддержал версию Подорожник.

– Как на схеме это выглядит? – еще больше заинтересовался Рузских, и «полководцы», тесня друг друга, склонились над планом.

После замеров, подсчетов начальство принялось оживленно обсуждать предполагаемый официальный сценарий для проведения следствия. Замполит полка-один Золотарев махнул рукой, чтоб мы скрылись с глаз. Когда он появился перед нами через полчаса, последние детали были уже уточнены.

– Товарищи офицеры! Понятно, что мы выбираем в качестве официальной версию с обстрелом. Но за само происшествие спрошу с вас на полную катушку! Теперь решаем, что делать с солдатом. В полку он не жилец. Его азербайджанцы, земляки Алаева, уничтожат. Сегодня Рахманкулов ночует в санчасти, а завтра недотепу отправляем в дивизию. В медсанбате подлечит мозги. Подготовить документы, исключить из списков части, экипировать. Вывезти как можно быстрее. И главное – меньше болтать!

Артюхин не стал затягивать с убытием. Он быстро собрал вещи и на следующий день уехал домой в Россию. История с неосторожным убийством Алаева завершилась отправкой тела на Родину и орденом – посмертно. Повез тело в «Черном тюльпане» наш старшина роты Халитов. Другие офицеры сопровождать «груз-200» в горный азербайджанский аул не решились. Из такой командировки живым и здоровым славянину вернуться проблематично. Изобьют или убьют многочисленные родственники. Армян отвозят прапорщики-армяне, грузин – грузины. Если убьют чеченца, придется Ошуеву опять ехать. Коздоева и Эльгамова он отвез лично, другие офицеры от этой миссии отказались.

Комбат представил меня батальону в новой должности и велел переселяться в его комнату. Я неохотно перебрался на опустевшую койку Артюхина. Что ж, жизнь идет своим чередом. Происшествия, трагедии, праздничные мероприятия. Вот опять запланированная пьянка. А куда денешься – традиция, ритуал… Чапай два дня молчал, ухмылялся, а потом спросил: собираюсь ли я вливаться в коллектив управления батальона?

После полковой вечерней проверки собрались комбаты и офицеры управления батальонов. Сели за столом в нашей комнате. Чествование проводили скрытно, соблюдая маскировку и конспирацию. Как всегда в период развернувшейся кампании борьбы за трезвость. После четвертой рюмки слово взял Ахматов:

– Василий Иванович! Ну тебе и заместитель достался! Алкаш и дебошир!

– Рома, ты чего это, обалдел? – удивился Подорожник. – Кто? Ростовцев? Пьяница? Он, конечно, отъявленный разгильдяй, но трезвенник. Это ты напраслину возводишь на парня.

– Самый что ни на есть пьянчуга! А когда напивается, то орденами разбрасывается. Бухарик!