Изверг Род - Гилберт Соррентино

вшей в волосах и одежных швах; просить и не получать шейкер для овалтина «Крошка-сиротка Энни», шахматный телескоп Тома Микса и патентованный значок Одинокого Ковбоя[6] плюс какую-нибудь его Подлинную Штуковину; рыться в бабулиных сумках в поисках денег; таскать свежевыстиранное белье на крышу; убить Сэла Ронго и его брата Винни Невидимым Лучом Смерти; слегка прижиматься ногой к ноге миссис Мелцер, когда она объясняет, как складывать дроби; ломать голову над легендарной надписью «Студить следует лишь по телам» на бумажной салфетке из закусочной Фрица «Стейки и отбивные»; изобретать способы заглянуть под юбку Хелен Корделл; воровать мелочь из газетного киоска Фейни, когда его полуслепой брат остается там один; сражаться с монстрами-работорговцами, что желают отрезать у матери потрясающие светлые волосы, и убивать водяных крыс, что хотят ими поживиться; притворяться, что ему плевать, когда миссис Лонг ставит его в угол за тупость; делать вид, что ему все равно, когда сестра Роза из Лимы бьет по ладоням линейкой за то, что он кошмарный олух; выслушивать упреки; летать на своем красном биплане над Горячими Песками Сахары и Курящимися Джунглями Конго, спасая девушек в трусиках; пытаться рисовать, как Честер Гоулд[7]; выжимать из себя сиплый хохот во время мультиков; осматривать брошенные соседями газеты в поисках пятен и неприличностей; вместе с Маделейн Кэрролл[8] пробурить тоннель к Раскаленному Земному Ядру; лассо, на коня и давайте, телятки; спасти в Испании монахинь, которых грязные коммунисты заставляют ходить на людях с непокрытой головой; выиграть в книга или боксбол; съесть бифштекс на косточке; стать Уимпи[9]; одолжить у Чича его библию, восьмистраничную «Блондиночку»[10]; купить все новые комиксы; подсмотреть, как кузина Тереза писает в подвале Уоррена; все врать на исповеди — постоянно, греховно, благоговейно, однако не раскаиваясь; слушать и рассказывать грязные истории об отце Грэме и матери-настоятельнице; объявить себя протестантом, чтобы не ходить на проповеди; курить трубку; отпивать дедушкин виски; в трансе толкнуть бабулю под трамвай; раздобыть дезинтегратор Бака Роджерса; лущить горох, вымачивать фасоль, мыть шпинат и салат, чистить картошку, вынимать косточки из персиков, выжимать лимоны, резать грейпфруты, вытирать посуду; усердно, однако, безуспешно читать книжки про Тома Свифта, Братьев Харди, Маленьких Ковбоев и Дэйва Даусона[11]; сжечь Большого Микки на костре; выучить слова «Бального зала притворства»[12]; уехать на праздник в Мехико и никогда больше не возвращаться.

Двадцать два

Бабуля редко открывает дверь на неожиданные звонки и остальным членам семьи тоже запрещает. Если звонка не ждали, дверь закрыта наглухо, и вся семья в полном молчании ждет, когда незваный гость уберется восвояси. Там может быть кто угодно, говорит бабуля, и пусть он идет к черту! Неизвестные за дверью ее всегда возмущают. Кто угодно. Званые гости случаются редко, и у бабули нет ни малейшего понятия о гостеприимстве. По мнению бабули, внезапный звонок в дверь — это, несомненно, дедушкин дальний родственник жаждет подачки, бабулин дальний родственник пришел поведать историю своих злоключений, хулиган и никчемушник клянчит на учебу в колледже, религиозный маньяк машет толстой протестантской Библией в цветных ленточках, ленивый венгер или ниггер с грязной тряпкой притворяется, будто хочет окна помыть, жирный пьяный полицейский продает лотерейные билеты в пользу нищих дружков, жирный пьяный пожарник продает лотерейные билеты в пользу сорока подлецов с пожарной станции, мальчик на побегушках у местных демократов охотится за избирателями, у парня на носу все вены видны, господи боже, а может, это сам Кларк Гейбл[13] продает золотые кирпичи — воображая эту картину, бабуля посмеивается — холодно, но посмеивается.

Сегодня же, первого числа, в пять вечера, звонок в дверь и впрямь ожидается — день сбора квартплаты, в этот час неизменно является мистер Свенсен со своими «йа-йа» — забрать деньги и на пару глоточков присосаться к дедушкиному виски, вот ведь дедушка слизняк. Бабуля говорит, что неплохо бы этого пердуна самого отйайачить. Тем не менее, когда раздается звонок, она пощипывает щеки, чтобы появился румянец.

Но входит не мистер Свенсен, а худой, гладко выбритый, бледный молодой священник, пыльный, черный с прозеленью, костюм пугающе контрастирует с безукоризненным белым воротничком. Священник шагает через порог, и дедушка пятится, не приглашая войти, скорее — в изумлении. Бабуля кричит дедушке через коридор, чтоб закрыл дверь, а то соседи воспользуются случаем и всё про их дела разузнают. При виде священника она заикается и умолкает: он же прямо в квартире! Дедушка закрывает за ним дверь и весьма радушно ведет по коридору в столовую, к остолбеневшей бабуле в лохмотьях и тряпье. Дедушка говорит, что священник собирает деньги для миссионеров, для проповедников, монахов и монахинь, что работают во имя Господа в непроходимых африканских джунглях. Священник замирает, неуверенно улыбается бабуле, а та нетерпеливо глядит поверх очков на его бледное бритое лицо и здоровенный прыщ на носу.

Бабуля никогда не ходит на мессу, боится священников. Есть в них что-то отстраненное, и запах у них нечеловеческий, наводит на мысль о странных делах. Они колдуны. Бабуля ужасается, представляя, что Иисус Христос в своем подлинном мученическом обличье сходит к алтарю. От одной мысли, что ей следует вкусить реальной плоти его и выпить его настоящую кровь, ее трясет, от вкуса облатки тошнит. Последний раз, много лет назад, причащаясь, бабуля выплюнула облатку на пол у своей скамьи и стала ждать, когда бог поразит ее насмерть ударом молнии. Униженно скуля и дрожа от страха, она обмочилась. Бабуля уверена, что священник тогда знал об ее ужасном позоре.

Гость сбивчиво излагает просьбу пожертвовать на благотворительность. Бабуля, смущаясь в странной роли хозяйки, смотрит в сторону кухни, где стоит виски. Поправляет сетку на волосах, захлопывает почти беззубый рот, одергивает драную юбку, запахивает ворот халата, пытается спрятать обрывки чулок, скрещивая ноги, и наконец, шаркает рваными тапочками в спальню за кошельком — дать чужаку денег, выпроводить его за дверь с его колдовством вместе.

Род наблюдает за всей этой странной хореографией, и внезапно темные закоулки его невежества озаряет ровный дьявольский свет, на мгновение Род превращается в бабулю, проникает в ее разум — благочестивый, жестокий, низкий и чудесно, восхитительно, абсолютно парализованный ужасом! Род постигает. Он скромно шагает к священнику, что замер между обеденным столом и сломанным креслом Морриса, и встает рядом с дедушкой: дедушкин союзник, дедушкин помощник, энергичный, преданный и любящий внук. Род смотрит на слюнтяя-священника, на этого, как говорит бабуля, исусика, банный лист на жопе, господи помилуй, который