Улыбка на пол-лица - Шамхал Афлатун оглы Маниев

– Свинья, они же воняют! Ты конченный вафлер!

– Я сделал все, как ты говорил… – отвечал Валя.

Вскочив с кровати, Руслан схватил за горло Валю и потащил в сушилку. Там, изрядно его избив, посиневшего, с разбитым лицом, потащил в мойку мыть эти злополучные сапоги. Так и просидел до вечера Валя у мойки, намывая их. Кровь капала на мойку вместе с грязью от сапог.

Вечером вернулся командир роты Горин, зашел в мойку, увидел лужу крови и Валю, с сапогами, щеткой и мылом в руках. Поняв в чем дело, он отправился за Русланом.

Увидев Руслана, лежащего на кровати, Горин схватил его за руку и потащил из расположения роты. Подбежали еще офицеры, так как Руслана невозможно было удержать. Он вырывался, словно бешеный, неуправляемый псих, и орал, брызжа слюной:

– Паскуда! Я жену твою прирежу! Сыну твоему череп проломлю!

Услышав угрозу в сторону годовалого сына, Горин распорядился отправить неадеквата на губу. Три здоровых офицера поволокли заломленного бешеного Руслана до одной из камер. Открыв большую железную дверь, с трудом затолкали туда Руслана и наглухо заперли. В камере Руслан бесновался, орал, клялся, что выйдет и всех перережет. Он сломал туалет, разнес шконку, выбивал ногой дверь. Горин решил усмирить его старым способом, которым ломали неуправляемых солдат. Он принес канистру хлора, открыл камеру, при этом три сержанта сразу бросились держать Руслана, и принялся разливать хлор. Вылив целую канистру, он удалился. Руслан, изрядно уставший бороться, получил множество болезненных ударов от сержантов, последний – ногой в печень, рухнул на пол, кровь потекла у него изо рта. Сержанты оставили его одного и закрыли за собой камеру. Еще минут двадцать Руслан клялся убить всех, включая членов их семей. А уже через час он плакал и просил прощения. Пары хлора жгли ему легкие и глаза. Он молил о пощаде. Через несколько часов, когда он полностью успокоился, было принято решение его выпустить. Руслана сразу отправили в санчасть, так как он начал кашлять кровью. В роте мы его больше не видели. Говорят, его перевели в другую часть.

После произошедшего в роте не поменялось ровным счетом ничего. По-прежнему единственным развлечением было унижение и грабеж солдат. Особенно по ночам, когда обидчики напивались и начинали ходить по кубрикам и бить по лицу находящихся во сне ребят. Такое вот веселье, на пьяную голову. Не редкими были случаи, когда после ночи в кубриках появлялись кровавые простыни и разбитые синие лица.

Как снег на голову, у нас появился новый командир роты по фамилии Михневский. Небольшого роста, худенький, с короткими ручками и ножками, с маленькой нелепой кепкой на большой голове. Внешне был очень схож с Пиноккио из западных мультфильмов.

Начать «рисоваться» перед всей ротой он почему-то решил с унижения моей персоны. Нет, чтобы выбрать одного из тех ублюдков, которые ежедневно унижали, грабили и избивали солдат. Но их он как раз не трогал. Мне кажется, он просто их боялся.

Утром рота стояла строем на плацу. Я в переднем ряду.

– Ну, что, ты у нас самый выежистый, значит? – подойдя ближе, глядя мне в глаза, спросил Михневский.

– Почему я? Что я сделал? – ответил я вопросом на вопрос.

– Молчать! – отрезал Михневский. – Сколько тебе осталось служить?

– Месяц, – ответил я.

– А с чего ты взял, что месяц? Твой дембель может отдалиться на многие месяцы, – ледяным тоном возразил Михневский. – На корабль тебя не посадят, а вертолет твой улетит без тебя.

Я не знал, что ответить на подобный выпад и молчал. Михневский продолжал сверлить меня глазами-бусинками.

– Че молчишь-то? Нечего сказать? Может, вмазать мне хочешь? – подался вперед Михневский. – Я знаю, хочешь! На! Давай! Бей!

Я загорелся и представил, как летит размашистый удар в голову этого урода, как резко отдергивается эта большая круглая голова Пиноккио. Но меня объял сильнейший, сковывающий страх последствий – тюрьмы.

В этот же день Михневский потребовал от меня в течение десяти секунд доложить, где находится весь состав роты. Для меня это было невозможно, так как рота состояла из нескольких десятков человек, и где находилось еще шестеро, я ответить никак не мог. За это мне приказали встать в упор лежа и отжаться. Я отказался, так как понимал, что меня просто унижают и хотят посмеяться. В итоге, через полчаса пререканий, споров, угроз понизить меня в звании, а своими лычками я очень дорожил, я отжался двадцать раз.

Однако нападки со стороны Михневского продолжались. Он коверкал мою фамилию и имя, находил те или иные поводы меня задеть, да пожестче. Даже мой прежний командир роты, капитан Горин, которого повысили в должности, не стеснялся осаживать его за постоянные «броски камней» в мою сторону.

– Че ты до него докопался? – недоумевал Горин.

– Да ладно, че такого-то, – отмазывался Михневский.

Зато когда «полетел» ротный компьютер со всей важной информацией, Михневский, глядя на меня невыносимым щенячьим, жалобным взглядом Пиноккио, выпрашивал совета и помощи, так как сам в компьютерах не разбирался. Пару ночей я сидел и ковырял поломанную технику, а он, сидя рядом со мной за столом, закончив разговор с плачущей беременной женой, вызванивал проститутку, которых на острове имелось всего две.

– Мне бы девочку, – канючил Михневский.

– Сейчас свободных нет, – слышалось в трубке. – А что вы так торопитесь?

– Да прям чешется…

Наконец компьютер был починен. Михневский с сердечной благодарностью заткнулся до конца моей службы. После этого я окончательно осознал – в армии есть такие «шакалы», как этот урод, позорящий погоны, а есть настоящие примеры для подражания – мужественные, сильные, благородные офицеры.

Мчались безвозвратно дни… У меня бывали патрули за территорией части. Мы частенько вылавливали беглецов. Поиски и погоня в снег и мороз могли продолжаться сутками. От холода я просто не чувствовал своих ног. Стопы обкалывал леденящий мороз. Казалось, будто у сапог совсем нет подошвы.

Беглецами были как срочники, так и контрактники. Я никак не мог понять, куда же они пытались сбежать, ведь это остров – бежать некуда, вокруг море. Случалось, что пропадали без вести. Трупы находили при потеплении, когда стаивал снег.

Однажды, во время очередных стрельб, трое ребят выкрали гранаты и патроны, и сбежали с полигона в порт, где попытались продать украденное, однако им не повезло – попали на блюстителя порядка. Каждого посадили на семь лет. Получилось очень глупо – прийти отслужить срочную, а в итоге получить семь лет тюрьмы.

Психика солдат все чаще давала сбои. Ребята то и дело сбегали куда-то в самоволку. На вечерней поверке нам сообщили, что на соседнем острове сбежавший в самоволку рядовой застрелил двух бухгалтеров полевого учреждения, еще одного ранил, после чего покончил с собой…

С приходом лета безысходность усилилась… Мы отсчитывали дни до дембеля