Толстяк - Александер Минковский

то и остальные, может быть, отвяжутся наконец от меня. Я стал в боксерскую стойку. Нужно дать ему атаковать первым, сделать нырок и нанести встречный удар в солнечное сплетение.

Однако ничего у меня не получилось. Я видел, как он идет на меня, и знал, что нужно сделать нырок. Но для этого я оказался слишком тяжелым и неуклюжим. Единственное, что мне удалось, так это чуть пригнуть голову.

Поэтому удар Коваля, направленный в челюсть, пришелся мне по носу. По подбородку потекло что-то теплое. Я ударил наотмашь, но рука только прорезала воздух, а я тотчас получил новый удар. Тут я принялся впустую молотить кулаками. Удары же Коваля были точными и расчетливыми. Теперь мне оставалось только надеяться на то, что я хоть как-нибудь смогу продержаться до конца. Хоть бы один мой удар достиг цели…

— Бей, Коваль!

— Дави Жирного!

— Пусть растрясет сало…

— Дай ему еще!..

— Вот так диета!

В ушах у меня звенело, но и сквозь этот звон я отлично различал крики, смех, улюлюканье.

Минутная передышка. Я протер глаза. И именно в эту минуту Коваль ухватил меня за нос, крепко зажав его между согнутыми средним и указательным пальцами. Я рванулся назад, но он не отпускал. Это была мертвая хватка. Я попытался лягнуть его ногой, достать кулаком, но у противника моего оказались по-обезьяньи длинные ручищи, и мои удары его не достигали.

Смех перерос теперь в сплошной рев. Коваль смеялся вместе со всеми. Правый глаз у него был красным — видимо, я все же сумел зацепить его. Свободной рукой он демонстративно держался за живот, показывая всем и каждому, как ему смешно.

— Ну как, китенок, просишь пощады?

— Нет! — крикнул я в ответ.

Он сжал еще сильнее. Я почувствовал, что на глаза у меня навертываются слезы, а этого я боялся больше всего. Коваль вел меня по кругу, как телка на веревочке, я упирался, но это не давало никаких результатов. И тут внезапно кто-то пнул меня сзади. Краешком глаза я заметил — Грозд. Еще один пинок, потом кто-то двинул меня и кулаком под ребро.

— Двое на одного? — крикнул я, с трудом хватая воздух. — Яцек, на помощь!

Но Яцек не вмешался. Я заметил, что он отступил, а потом и вовсе скрылся за кругом наблюдающих. Как будто бы и не слышал моего зова. Тогда я собрал остатки сил и ударил по вытянутой руке Коваля. В удар этот я вложил все свое отчаяние и злобу.

Он охнул и отпустил мой нос.

— Хватит с тебя? — спросил он.

Не отвечая, я вытащил из кармана платок и высморкался. Нос здорово болел.

— А с нами? — Подбоченившись и широко расставив ноги, передо мной стоял Грозд. — Кишка тонка?

— Можем начинать… — прохрипел я.

— На сегодня с него хватит, — изрек Коваль. — Оставьте себе хоть что-нибудь на потом.

В школьном туалете я тщательно вымыл лицо и причесал растрепанные волосы. По пути к дому я думал об Яцеке, о том, как он слинял, когда я позвал его на помощь. Что там ни говори, но мы ведь с ним дружили. Мишка никогда так не поступил бы. А ведь это было уже второе предательство за один день; первый раз он предал меня еще в коридоре, убежав в свой класс, когда ко мне начали приставать. В чем здесь дело?

Дружили мы с ним уже два месяца. Целые дни проводили вместе. Бывали, конечно, и стычки, как, например, тогда из-за Клауса или там, в лесу, из-за пистолета, но ссоры эти были несерьезными, и мы оба не придавали им значения. У нас, правда, никогда не было разговоров о дружбе. Это девчонки только и знают, что клясться друг другу в верности и лизаться, а у ребят все иначе. И это вполне нормально. Но Яцек был моим другом, теперь я уже знал, что именно  б ы л, и знал я также, что теперь он им  п е р е с т а л  б ы т ь.

Припомнилось и такое: я как-то шел из лавки и на меня напали ребята с соседней улицы. Вчетвером. Яцек тут же прибежал и без лишних слов включился в драку. Досталось ему тогда здорово — целую неделю пришлось ему светить огромной шишкой на лбу. А вот теперь — предал.

Может быть, он попросту испугался Коваля и Грозда? Не думаю. Скорее всего, он испугался показаться смешным. Боялся, что моя внешность сделает и его предметом насмешек.

Выходит, я смешон…

Остаток дня я просидел у себя в комнате, не выходя даже во двор. В окно мне было видно, что и Яцек во двор не вышел. Я пытался читать, раскрыл «Белого клыка» Джека Лондона и бездумно перелистывал страницы. Буквы привычно слагались в слова, слова — в фразы, но смысл их так и не доходил до моего сознания. В дверь заглянула мама и с тревогой оглядела меня.

— Тебе нездоровится?

— С чего ты взяла? — проворчал я.

— Странно как-то ты сегодня выглядишь. И нос вроде бы припух…

— Насморк.

— Сделать тебе яичницу со шпинатом? Наверное, уже проголодался?

Я чуть было не крикнул, что не нужно, что я теперь вообще в рот ничего не возьму. Но мысль о шпинате с яйцом сразу же вызвала привычное сосание в желудке. Уж очень я любил шпинат.

— Сделай, — сказал я и добавил: — Пожалуйста.

Мама тут же успокоилась: на ее слова я отреагировал обычным образом, а следовательно, со мной все в порядке.

Кто-то постучал в окно. Я распахнул его. Внизу стоял Яцек. В это мгновение я простил ему весь сегодняшний день.

— Заходи, — пригласил я. — Сыграем в шашки. Ну, что там стоишь?

Яцек старался не глядеть на меня, пряча что-то за спиной.

— Я тороплюсь, — невнятно пробормотал он. — Я пришел вернуть тебе Сенкевича, «В пустыне и в пуще». Я уже прочел ее. Спасибо.

По-прежнему стараясь не глядеть на меня, он положил книжку на подоконник. Я не произнес ни слова. Яцек постоял еще немножко, толкая носком ботинка какой-то камешек.

— Ты, старик, не