Толстяк - Александер Минковский

и мы двинулись вдоль берега по направлению к лесу, темневшему невдалеке. Говорили, что лес этот, простирающийся до самого горизонта, еще дальше переходит в горы.

— Глянь-ка, — подтолкнул я Яцека локтем.

На том самом месте, где мы вчера ловили рыбу, сидел с удочкой мальчишка, очень худенький, в большой клетчатой кепке и в длинных брюках. Он глянул на нас и приветливо помахал рукой.

— На рыбалку?

— Нет, — бросил Яцек. — А тебе что?

— А я просто так спрашиваю, — сказал мальчишка. — В компании было бы веселее.

Он встал. Сделал он это как-то очень неловко, странно опираясь о землю руками. А когда выпрямился, то правая штанина его брюк немного задралась, и я увидел деревянную культяшку. Мальчишка был одноногим.

— Здравствуйте, — сказал он. — Меня зовут Май.

— Угу, — промычал в ответ Яцек и чуть подтолкнул меня локтем. — Мы торопимся.

— Мы спешим, — повторил за ним я.

— Жаль, — сказал мальчик и тяжело опустился на траву. — На обратном пути вы здесь пройдете?

— Не знаем, — Яцек сильно дернул меня за рукав, и мы пошли не оглядываясь.

— Видел? — шепотом спросил я.

— Угу.

— Скучно ему так одному.

— Еще бы, — согласился Яцек. — Кто захочет дружить с таким? Да и какой друг из одноногого: куда с ним пойдешь, если он еле передвигается.

— Жаль мне его, — признался я.

— Батя говорит, что калеки всегда злые. Из-за своего несчастья они ненавидят всех нормальных людей. От зависти.

Я промолчал. Факт, конечно, что дружить с таким нелегко. Ни поиграть, ни побегать. А тут еще эта деревянная нога… Я бы, например, ни за что к ней не прикоснулся бы.

Мы шли прямиком через лес, здесь было намного прохладнее, чем на открытом месте. Но куда было здешнему лесу до тайги: деревья стоят редко, под ногами сухо, все как-то прибрано, и даже дорожки посыпаны песком. Не лес, а парк какой-то.

— Только бы нам не заблудиться, — вдруг встревожился Яцек.

Тут уж я не выдержал и расхохотался.

— Где? Здесь, в этом садике?

— А что ты думаешь, это же самый настоящий дремучий лес.

— Ну, настоящего леса небось ты еще не видел, — сказал я со знанием дела. — Вот в Коми лес так уж точно дремучий. Деревья стоят так тесно, что не пробьешься. Там даже в самый солнечный день неба почти не видно.

— Врешь, — вяло возразил Яцек.

— А сколько там хищных зверей, — продолжал я. — Рыси, волки, медведи — настоящий рай для охотников. Я и сам однажды… — Тут я вовремя остановился.

— Что однажды?

Мне не очень хотелось привирать, но уж если начал…

— Однажды я встретился с рысью. Прямо из чащи выпрыгнул мне навстречу огромный рыжий котище. Я просто в землю врос, даже пальцем не могу пошевелить. Рысь — один из самых свирепых хищников.

— Ну…

— Рысь присела, и я чувствую — сейчас она бросится…

— Ну!..

— Тут бы мне и конец, — сдержанно сказал я. — Сам понимаешь.

— Ясное дело! — Яцек даже ухватился за мою руку. — Ну а что дальше?

— И тут внезапно раздался выстрел. Буквально в последнюю секунду. Рысь уже подпрыгнула, но упала на спину. Дядя Иван попал ей точно в глаз.

— Какой дядя Иван?

— Лучший охотник во всей республике. Мой хороший друг. Я тебе как-нибудь расскажу о нем.

Мы вышли на лесную полянку. В центре ее высоко вздымался одинокий дуб с могучими разлапистыми ветвями, чем-то напоминающими оленьи рога.

— Здесь можно, — изрек Яцек. — Тут нас никто не услышит, даже тот одноногий у озера. Доставай пистолет.

Я вытащил из сумки лежавшие на пистолете бутерброды. Один из них развернулся, и хлеб упал на землю. Я торопливо поднял его, смахнул прилипший мусор и откусил большой кусок.

— Да перестань ты жрать, — окрысился Яцек. — Давай пушку.

Я подал ему пистолет. Честно говоря, у меня пропала охота подымать стрельбу. К тому же я и побаивался: ходили слухи, что по лесам все еще бродят гитлеровские банды. Выстрелы могли бы привлечь их внимание, и тогда…

Яцек опустился на одно колено, поставил пистолет на боевой взвод и прицелился в ствол дуба.

— Подожди, — я положил ему руку на плечо.

— Чего тебе еще?

— Слышал о бандах? Они могут быть где-нибудь рядом…

— Ну и что? Никого здесь нет, а если кто и появится, то мы удерем.

Он стряхнул мою руку с плеча и снова направил пистолет на дуб.

Я видел, как медленно нажимает он на спусковой крючок. Послышался легкий щелчок. И все — выстрела не последовало.

Яцек снова поставил пистолет на боевой взвод и снова нажал на спусковой крючок. Ничего.

— Наверное, патроны никуда не годятся, — заметил я.

— Сейчас проверим.

Он оттянул затвор, и на траву вылетел патрон. Яцек поднял его и внимательно оглядел.

— Капсюль не тронут, — сказал он. — На нем нет ни вмятинки. Это значит, что боек никуда не годится.

— А ты разбираешься в этом?

— А ты думал? Во время оккупации у моего брата был точно такой же пистолет. Он был в Армии Людовой и принимал участие в Варшавском восстании. Я несколько раз помогал ему разбирать его, чистить и собирать заново.

— А что такое боек и почему он никуда не годится? — спросил я.

— Когда нажимаешь на спусковой крючок, пружина толкает вперед такую штуковину, у которой торчит что-то вроде гвоздика. Это и есть боек. Боек этот ударяет по капсюлю, тот сам загорается и поджигает порох, вот и получается выстрел. А здесь, — он подсунул патрон мне прямо под нос, — на капсюле нет даже царапины.

— Значит, пистолет испорченный?

— Факт. А жаль — можно было пострелять…

Должен признаться, что у меня от сердца отлегло. Если пистолет испорчен, то он уже и не оружие, а самая обыкновенная игрушка. Значит, ни в какую милицию сдавать его мы не должны и можем спокойно