Двор чудес - Ирина Владимировна Одоевцева

в вину поставить

Стихотворенью моему:

Длинноты. Надо бы короче и

Без синтаксических истерик,

Без «открывания Америк»,

И гиперреализм здесь ни к чему.

Да, я пишу не то – не так,

Как, впрочем, и другие прочие

Мне современные поэты.

Они подспудно мной воспеты:

То, что неясно и темно,

Их славою освещено,

Сияньем их озарено.

Постскриптум лишь для разъяснения

Читателей недоуменья —

А может быть, и возмущения —

Его принять прошу я как

Любви и уваженья знак

Ко всем, кто дышит в мире этом,

И ко всему, что в нем растет.

А главное – ко всем поэтам.

1975

«Я благодарна небу и судьбе…»

Я благодарна небу и судьбе

За то, что я так много лет живу на свете,

С надеждой ожидая завтра

И не жалея о вчера.

За то, что нежный, снежный вечер жизни

Принес с собой мне лампу Аладдина,

Ту лампу, что своим волшебным светом

Рассеивает мрак, тоску и скуку

И превращает будни в праздник,

Очарование и торжество.

1974

«Ненароком…»

Ренэ Герра

Ненароком

Скоком-боком

По прямой и по кривой

Время катится назад

В Петербург и в Летний сад.

Стало прошлое так близко,

Тут оно – подать рукой, —

И проходят предо мной

Друг за другом, чередой,

«Я», помянутые ниже:

«Я – подросток», «Я – студистка»

С бантом, в шубке меховой,

«Я – невеста», «Я – жена»

(Это, впрочем, уж в Париже),

И, печальна и грустна,

До прозрачности бледна,

Молча в черное одета,

Вот проходит «Я – вдова

Знаменитого поэта»…

Только было ли всё это?

Или это лишь слова?

Лишь игра теней и света?

Хоть, бесспорно, жизнь прошла,

Песня до конца допета,

Я все та же, что была, —

И во сне, и наяву

С восхищением живу.

1961–1973

«Он мне полушутя писал из Ниццы…»

О том, что мы живем, о том, что мы умрем,

О том, как грустно все и как непоправимо.

Г. Адамович

Он мне полушутя писал из Ниццы:

«Живу как в глупом сне.

                                Неладное мне снится.

И ясно, что – пора, мой друг, пора! —

Тебя уже заждались там!

А вот не хочется… А вам?»

Прозрачная медлительная ночь.

И снова мне не спится оттого,

Что я не сделала ему добра,

Что не сумела я помочь

Его томительному одиночеству.

Мы были с ним близки и далеки.

Так – я всегда звала его

По имени и отчеству,

А он меня «мадам».

Ни разу не сказала я, о нет!

– Жорж, дорогой, единственный, любимый,

Чтобы утешить вас, я все отдам…

…А за окном тоскует лунный свет

О том, как грустно все и как непоправимо.

1973

«А если нет, а если да…»

Наталии Александровне Зербино

А если нет, а если да?

И где, скажите, и когда —

Сейчас, сегодня иль потом,

В день Страшного суда?

Луна таинственно блестит,

Ночь дышит сном и колдовством,

Лисица по полю бежит

И заметает лапок след

На аметистовом снегу

Своим сияющим хвостом:

И тихо-тихо все кругом,

И лунный свет. И ни гугу…

А вдруг пушистый лисий хвост —

Он серебристо-черно-бур —

Преобразится в легкий мост

И я по нем перебегу

Домой, в Россию, в Петербург,

И там останусь навсегда.

И что тогда?

                   Нет или да?

1973

«Лунный блик и горсточка пыли…»

Лунный блик и горсточка пыли,

Иль точней – уголек в золе.

Все мы пишем, чтоб нас не забыли,

Чтоб оставить след на земле.

Но в конце двадцатого века

Быть поэтом почти что грешно

И, пожалуй, даже смешно —

Этот склад авангардных затей,

Эти поиски новых путей

С белой палкой, как нищий-калека.

«Ночь. Улица. Фонарь. Аптека…»

Так теперь не напишет никто.

Современники, братья-поэты, —

Сколько ни было б нас, хоть сто, —

Нет меж нас ни звезды, ни кометы,

Все мы канем в медлительность Леты,

На земле не оставив следа.

1973

«Я – поэт и вдова поэта…»

Я – поэт и вдова поэта.

Это очень важно. За это

Мне, наверно, простятся грехи

И за то, что пишу я стихи,

Те, что сводят людей с ума,

Как с ума я схожу сама.

Я – поэт и вдова поэта —

Беззаконнейшая комета,

У которой в поющей крови

Мало шариков красных, но много любви,

А свободы хоть отбавляй.

Мой читатель, мой почитатель,

Друг неверный, прощай, прощай!

Да, прощай, а не до свиданья.

Что мне слава и что почитанья,

Что мне Англия или Китай?

Я слагаю в стихи слова

Так, что кругом идет голова,

Как волчок,

И, кружась меж рифмованных строк,

Поднимаясь все выше и выше,

Вот пробив головой потолок,

Разбросав черепицы крыши,

Превращаюсь я вдруг в сиянье,

В крылья ласточки, в Древо познанья

Мирового добра и зла,

В длинноухую тень осла.

1972