Русская Зарубежная Церковь в первой половине 1920-х годов. Организация церковного управления в эмиграции - Андрей Кострюков

Не было у Председателя Заграничного ВЦУ и сомнений в подлинности указа и его толкования. Как свидетельствовал впоследствии епископ Вениамин (Федченков), Председатель Заграничного ВЦУ с самого начала заявлял относительно указа – «Ясность полная» и толковал его вполне однозначно: «Указ упраздняет всякое Церковное Заграничное Управление и всю Заграничную Церковную жизнь Европы рассматривает как одну Епархию, возглавляемую митр[ополитом] Евлогием. Итак, Высшая Церковная власть во всей Европе за границей вручается митрополиту Евлогию»[227].

Казалось бы, вопрос был решен – митрополит Антоний уступал место митрополиту Евлогию. Однако к осени 1922 г. мнение главы Зарубежного ВЦУ изменилось, и он уже занимал противоположную позицию.

Причиной тому стал, прежде всего, отказ Протата[228] горы Афон принять митрополита Антония. Второй причиной, не менее важной, стала непоследовательность владыки – черта, отмеченная многими его современниками.

Яркий пример такой непоследовательности приводит протопресвитер Георгий Шавельский. «Всем было известно его нетерпимое отношение к инославным христианам: всякие моления и за живых, и за умерших инославных им запрещались», – пишет протопресвитер и тут же рассказывает о дружбе митрополита (во время его пребывания на Киевской кафедре) с австрийским генералом Эйхорном. Узнав о тяжелом ранении последнего, архипастырь приказал монахам собраться в соборе Киево-Печерской Лавры и служить молебен о здравии. Во время совершения молебна пришло известие о смерти Эйхорна, и митрополит тут же повелел служить по нему панихиду[229].

Другой пример непоследовательности митрополита Антония приводит архимандрит Киприан (Керн), описывая известное разделение между Карловацким Синодом и митрополитом Евлогием в 1926–1933 годах. С одной стороны, митрополит Антоний принимал через покаяние тех, кто приходил из юрисдикции митрополита Евлогия, говорил о безблагодатности совершаемых им таинств и даже повторно отпел Императрицу Марию Феодоровну, заявив о недействительности отпевания, совершенного в Париже. С другой стороны, он прекрасно понимал, что причины разделения неглубоки и несерьезны, в то же самое время заявляя: «Два старых дурака поссорились из-за выеденного яйца, а потом раздули»[230].

В связи с этим не кажется удивительным свидетельство митрополита Евлогия относительно Свято-Сергиевского института. «Лично митрополит Антоний, – писал митрополит Евлогий, – к институту относился благожелательно, особенно после личного ознакомления с ним в 1926 г., отмечая это в частных беседах и в церковных проповедях и в печати. Но удивительно, что в то же самое время он не только не протестовал против клеветнических нападок на институт, но и разделял их»[231].

К непоследовательности главы Зарубежного ВЦУ прибавилась и его неустойчивость к влиянию своего окружения. Архипастырь нуждался в помощниках, прежде всего, из-за отсутствия административных способностей. «Митрополит Антоний не был ни организатором, ни администратором», – пишет В. А. Маевский[232]. Не любивший митрополита протопресвитер Г. Шавельский высказывался еще более резко: «У него как-то странно уживались талантливость с бесталанностью, мудрость с наивностью <…> Рассказывали мне, и сам я потом в Екатеринодаре наблюдал, его епархиальное управление и вся его жизнь отличались редкой хаотичностью»[233].

О влиянии на митрополита Антония различных деятелей писали и митрополит Вениамин (Федченков), и С. В. Троицкий, и В. А. Маевский[234]. Известно о влиянии на митрополита управляющих синодальной канцелярией, сначала Е. И. Махароблидзе, затем Ю. П. Граббе (будущего протопресвитера, затем епископа). «По настоянию Кусти (Ексакустодиана Махароблидзе – А. К.), я послал отповедь Патриарху Фотию», – писал митрополит архиепископу Гавриилу (Чепуру). Из писем митрополита Антония видно, насколько он был расположен к Ю. Граббе, насколько был доволен характеристиками, которые последний давал их общим знакомым[235]. По свидетельству Маевского, Ю. Граббе впоследствии управлял всеми делами РПЦЗ в перерывах между сессиями Синода, а митрополит равнодушно подписывал все, что он приносил ему на подпись[236]. Епископ Василий (Родзянко) говорит о влиянии на главу Зарубежной Церкви П. С. Лопухина и Н. П. Рклицкого (будущего архиепископа)[237]. Более того, по глубокому убеждению епископа Василия, именно окружение митрополита Антония и создало ту Зарубежную Церковь, «которую мы сейчас имеем»[238]. «Большой умница – он не умел разбираться в людях», – писал о митрополите Антонии Н. Зернов[239], а архимандрит Киприан (Керн) отмечал, что Первоиерарх Зарубежной Церкви «упрямо верил даже и скомпрометировавшим себя людям, лишь бы они умели раз втереться в его доверие»[240].

Митрополит осознавал давление, которое оказывалось на него, страдал от этого, но сделать ничего не мог. После отказа со стороны Протата переселиться на Афон в 1922 г. митрополит Антоний был вынужден вернуться в Карловцы. «Вот и приходится маяться здесь, – писал он Патриарху Тихону, – и вести дело церковное [не] со своими собратьями, но лжебратией, от которой я собственно и хотел уйти. Разумею отнюдь не сербов»[241]. С «лжебратией» митрополиту пришлось смириться, а в августе 1923 г. в письме Патриарху Тихону митрополит Антоний уже оправдывал невыполнение указа с помощью тех аргументов, которые прозвучали из уст активных деятелей Зарубежной Церкви на Заседании Заграничного ВЦУ в сентябре 1922 года[242].

Обо всем этом следует помнить, изучая историю Зарубежной Церкви. Только зная характер митрополита Антония, зная о том, что часто он бывал несамостоятелен, можно понять, почему ситуация после указа № 348 (349) стала развиваться так, а не иначе.

К началу Собора 1922 г. митрополит Антоний уже сам стоял на позиции большинства.

В то время, когда митрополит Евлогий находился в сомнениях, а митрополит Антоний пытался выехать на Афон, указ Патриарха активно обсуждался Высшим Церковным Управлением заграницей.

Члены Зарубежного ВЦУ находились в полном недоумении относительно своих дальнейших действий. С одной стороны, нельзя было проигнорировать указ Патриарха, с другой стороны – для архипастырей выполнение указа было равносильно разрушению церковной организации, созданной за границей. Возникали искренние сомнения в подлинности указа. За границу указ пришел уже после того, как стало известно об аресте Патриарха Тихона. Смущало и то, что Церковная власть в России была полностью дезорганизована и официально принадлежала обновленческому ВЦУ во главе с епископом Антонином (Грановским).

Зарубежные иерархи в тот момент предпочли не афишировать патриарший указ и в массы сведения о нем попали только к началу сентября 1922 года. Об этом говорит большое количество письменных отзывов, волной хлынувших в Карловцы именно с сентября того года. Свидетельствует об этом и епископ Вениамин (Федченков). На Архиерейском Соборе в сентябре 1922 г. он прямо заявил, что об указе пока «знают некоторые, а скоро узнают все», а также сказал об обвинениях в сокрытии указа, последовавших в адрес ВЦУ со стороны некоторых общественных организаций[243].

Однако события, происходившие на фоне гонений на Церковь в России и ареста Патриарха Тихона, не могли отвлечь архипастырей от решения вопроса о дальнейшем устройстве Церковной власти за рубежом.

Документы того времени дают возможность проследить, как реагировали на указ архипастыри, какие соображения высказывались «за» и «против» данного указа.

Оказавшиеся в изгнании архипастыри не верили в искренность слов Святейшего Патриарха, хотели найти и действительно находили в указе противоречия. Не надо забывать, что летом 1922 г. готовилась казнь Патриарха Тихона, шел заранее предрешенный судебный процесс над митрополитом Вениамином (Казанским), большевики покровительствовали обновленцам. Зная об этом, можно во многом оправдать те чувства, с которыми архиереи-изгнанники встретили этот указ. Кроме того, упразднение Высшего Церковного Управления заграницей с их точки зрения было вызвано не незаконностью его, а только политическими мотивами.

Далее, как бы ни защищали С. В. Троицкий и И. А. Стратонов[244] добровольность указа Патриарха, ныне, с учетом открытых документов, можно со всей ответственностью заявить, что указ № 348 (349) был издан под давлением большевиков. 28 марта 1922 г. от Патриарха, под угрозой решительных мер со стороны ГПУ и судебных органов, потребовали «определенного и публичного своего отношения к контррев[олюционному] заговору» зарубежных иерархов[245]. В тот же день Патриарх Тихон подвергся допросу и заявил, что осуждает политическую деятельность зарубежного ВЦУ. 5 апреля Патриарх сделал заявление в ГПУ, что осуждает послание Карловацкого Собора о восстановлении династии Романовых. В конце апреля – начале мая от Патриарха уже требовали «обоснован[ного] юридически» осуждения антисоветски настроенного духовенства[246]. Сохранился протокол секретного совещания Президиума ГПУ от 3 мая 1922 г., свидетельствующий о том давлении, которое испытывал со стороны большевиков Патриарх-исповедник. «ТИХОНА вызвать, – читаем в документе, – и затребовать от него в 24 часа публикации, отлучения от церкви, лишения сана и отречения от должности вышеуказанного духовенства, а также потребовать от него издания специального послания заграничному православному духовенству и выдаче представителям Соввласти ценностей, находящихся в заграничных церквах. В случае, если ТИХОН откажется от исполнения вышеуказанных требований, такового немедленно арестовать, предъявив ему все обвинения совершенных им против Советской Власти по совокупности»[247]. Опубликованы и протоколы допросов Патриарха от 5 мая, где ему предлагалось принять против заграничного ВЦУ меры вплоть до лишения архиереев сана и отлучения их от Церкви[248].