Принесенный ветром - Марина Серова

Если бы я только знала!

Думай, Таня, думай. Если не поймешь, что они ищут, то можешь проститься со своей драгоценной шкурой. Они не верят, что ты ничегошеньки не знаешь.

Я наморщила лоб, пошевелила ноющими от боли извилинами, и меня озарило. Портрет! Они ищут пропавший портрет, это же ясно как дважды два. Проклятый Медичи! А я-то думала, что забыла о нем навсегда. Ошиблась, значит.

Но постойте-ка, почему это они думают, что портрет у меня? Неужели больше некому было его присвоить? Целый дом народу, а отвечать должна Таня Иванова? С какой стати?

Думай, Таня, думай быстрее.

Может, они узнали, что я не журналистка Ольга? Или что Ольга – это не я? Хотя какая разница… Таня Иванова, прикинувшись сотрудницей известного журнала, пробирается в дом олигарха. Зачем? И ежику понятно, зачем: чтобы украсть картину. Если бы не Ольгино удостоверение, эту Таню Жучкин и на порог бы не пустил.

Жучкин! Вот оно! Я уперлась взглядом в загорелую полоску на шее человека, сидящего на водительском месте. Этот негодяй не только организовал мое похищение, он сам принял в нем участие. Для конспирации. Поэтому-то и делает все, чтобы я не увидела его лица. И морды не поворачивает, и голос изменил, чтобы его ненароком не узнали. Каков мерзавец! А прикидывался джентльменом, меценат хренов!

Но если он думает, что картину украла я, то почему не сказал об этом полицейским? Может, решил, что сам он быстрее найдет Медичи? Пока полицейские раскачаются, пока тяжелая сыскная машина сдвинется с места, герцог Медичи уплывет к новому хозяину. Зачем ждать у моря погоды, когда можно похитить Таню и заставить ее признаться, где она прячет портрет? Логично? Да. Вся беда в том, что Таня не знает, где герцог. А знала бы – принесла бы Жучкину на блюдечке с голубой каемочкой. Нате, заберите, гражданин, только отвяжитесь. Зачем он мне, этот средневековый убийца Медичи? Я девушка честная, мне чужого добра не надо.

Дождь, похоже, заканчивался, по крыше машины стучали лишь редкие капли.

Автомобиль внезапно сбавил скорость, а потом и вовсе пополз, как черепаха. За окном тянулась улица, напоминавшая деревенскую. Фары выхватывали из темноты густые кроны деревьев, лохматые кусты, уродливые дощатые заборы, убогие деревянные домишки. Изредка попадались аккуратные кирпичные коттеджи. В окнах почти не было света, некоторые дома выглядели заброшенными.

Машина свернула вправо и медленно потащилась по узкому проулку. И если раньше мы ехали пусть по дырявому, как решето, но все же асфальту, то теперь ползли там, где асфальт и рядом не ночевал. Это было чудовищное скопище бугров и рытвин, чередующихся между собой самым причудливым образом.

Свет фар уперся в покосившийся деревянный забор, когда-то очень давно выкрашенный коричневой краской, и машина остановилась. Водитель заглушил мотор, молча вышел и так же молча, не оглядываясь назад, ушел. Исчез во мраке, словно призрак, так и не показав мне своего лица.

Хоть убейте меня, ну, не верю я в загробную жизнь, вампиров, зомби и прочую мистическую чушь! Но в этот момент я почти не сомневалась: если водитель внезапно предстанет передо мной, то я увижу под черной шапочкой не человеческое лицо, а голый череп с провалами вместо глаз.

Гаврюша, кряхтя и чертыхаясь, вылез, обошел машину кругом и открыл дверцу на моей стороне.

– Ну, давай вылазь, приехали, – пробурчал он. – Чего расселась-то?

Вылезать из машины со связанными руками – дело непростое. Я выкарабкивалась так долго, что мой тюремщик не выдержал, схватил меня за локоть и бесцеремонно выдернул из салона.

Я повела спиной, пытаясь расправить затекшие мышцы, и осмотрелась.

Освещенный проблесками луны, с трудом пробившейся из-под черных, как глубокий траур, туч, этот забытый богом уголок внушал острую жалость к его обитателям. Если, конечно, здесь кто-то обитал. Дома тут сплошь напоминали покосившиеся избы бабы-яги, но если труба в избушке на курьих ножках весело дымилась, то в этом месте не было и намека на человеческий дух. Не лаяли собаки, не скрипели калитки, не горел свет в окнах.

– Ну, пошла, пошла, чего встала, рот разинула, – проворчал Гаврюша и довольно ощутимо толкнул меня в спину. Я с трудом удержалась на ногах. Не хватало еще растянуться тут в грязи или свалиться в какую-нибудь яму, наполненную водой.

Понукаемая Гаврюшей, я устало плелась вдоль дряхлого забора. У проема, заменявшего ворота, который я собиралась благополучно миновать, он заорал:

– Куда прешься, дура? Не видишь, что ли, пришли!

Он схватил меня за локоть и грубо поволок в глубь двора. По выражению его лица я догадалась, что он мечтает сильно ущипнуть меня за какое-нибудь выступающее место, но опасается получить еще один болезненный пинок ногой. К тому же начальник где-то рядом, хотя и невидим, а без указания свыше портить пленнице шкуру не полагается. Во всяком случае, я на это сильно надеялась. Можно только морально запугивать, чем Гаврюша и пользовался. Он дышал мне в лицо перегаром и нашептывал на ухо всякие мерзости. Но я старалась не обращать на это внимания. Молча осматривала местность и гадала, как отсюда побыстрее выбраться.

Местность выглядела отвратительно. Двор зарос колючим кустарником и старыми кривыми деревьями. В глубине двора стоял дом – такая же жалкая хибара, как и те, мимо которых мы только что проехали.

В сенях вспыхнул свет. Стукнула дверь.

Под нашими ногами заскрипели ступени. Подталкиваемая в спину Гаврюшей, я прошагала через сени, почти до потолка заваленные какими-то ящиками и мебельной рухлядью, миновала узкое темное помещение непонятного предназначения и уперлась в дверь.

Гаврюша отпихнул меня плечом в сторону, пинком открыл дверь и ехидным тоном произнес:

– Прошу вас, мадам. Ну, давай заходи, че встала-то, овца.

– Не пойду, – заупрямилась я. – Свет включи, я ничего не вижу.

– А чего тебе смотреть-то, идиотка? Не за тем тебя сюда привезли, чтоб ты зенками своими глупыми по сторонам зыркала.

Я не видела перед собой ничего, мрак был такой непроглядный, что впереди могло оказаться все что угодно. Например, крутая лестница в подвал. Не хватало еще шею свернуть!

– Какие мы нежные, – фыркнул Гаврюша. – Ладно, так уж и быть.

Вспыхнула лампочка, висевшая на длинном шнуре посреди потолка. Гаврюша втолкнул меня внутрь и сразу же захлопнул дверь. Я услышала, как за спиной заскрежетал железный засов.

Комната была практически пустой, если не считать ободранного венского стула, старого платяного шкафа с висящей на одной петле дверцей и кровати с панцирной сеткой, на которую был брошен грязный полосатый матрас. Зато на окнах не было решеток. Двойные деревянные рамы были совсем старыми, с огромными щелями, снаружи их заслоняли ставни, когда-то очень давно покрашенные голубой краской.

Я не сомневалась, что выбраться наружу через такое окно не составит большого труда, однако сделать это со связанными руками ох как непросто. Так что главная моя задача – освободиться от пут.

Усевшись на стул, который громко заскрипел и зашатался подо мной, я принялась думать. Как бы в таких обстоятельствах поступил Харри Холе? Впрочем, он не счел бы мое сегодняшнее положение обстоятельствами, настолько несерьезной была бы для него эта ситуация. Норвежский сыщик выбирался из таких нор, подвалов и лабиринтов, которые мне даже и во сне не снились. Выскользнуть из моей темницы для него – то же самое, что сигарету раскурить в ветреную погоду.

Я обвела взглядом комнату. Ничего подходящего, чтобы разрезать веревку. Можно, конечно, разбить окно и воспользоваться осколком стекла, но звон наверняка услышат похитители. И тогда они уж точно засунут меня в какой-нибудь сырой подвал или полный крыс погреб, а оттуда так просто не выберешься. Догадываюсь, что мерзавцы оставили меня тут только потому, что не знают, с кем имеют дело.

Внезапно за дверью снова заскрежетал засов, и на пороге возник Гаврюша. Выражение его кирпично-красного лица не сулило ничего хорошего. В руке он сжимал открытую пивную бутылку. Минуту-другую он молча меня рассматривал, потом громко икнул и угрожающе изрек:

– Сидишь, красотка? Думаешь? Думай быстрее, вспоминай, куда ее спрятала. Отдашь, и мы тебя отпустим. Будь паинькой. Поедешь домой к мамочке.

Последнюю фразу он произнес таким тоном, что мне стало ясно: мое освобождение, даже если я «буду паинькой», под большим вопросом. Скорее всего, в планы похитителей оно не входит. Даже если я принесу им картину на блюдечке с голубой каемочкой, они меня не отпустят. Убьют и закопают в огороде. И никто никогда не найдет Таню Иванову в этом богом забытом месте.

Жаль, что я не потрудилась тщательно покопаться в прошлом господина Жучкина. Что, если этот миляга-меценат в девяностые промышлял разбоем? Рэкетом занимался или чем-то похуже? Сколько их, бывших бандитов, потом оказалось в чиновничьих и депутатских креслах! И убить какую-то сыщицу Иванову для Жучкина – все равно что комара надоедливого прихлопнуть.