Пиксельный - Александр Александрович Интелл

Тут я замечаю, что батарейка безнадежно села, и продолжать игру не имеет смысла. Все равно минут через пять-десять отключится. Всегда забываю зарядить.

Направляясь к стойке бара, я снова наблюдаю странные взгляды маленьких сучек и педиков. Чего им надо, а? Может со мной чего не так? На голове что-то торчит?

Уже сидя за барной стойкой, я поворачиваюсь к ним, потягивая третий бокал виски, которые хорошенько растеклись по телу, и разглядеть, кто есть кто, в этом переездном зоопарке выходит с трудом. Я вглядываюсь, картинка вырисовывает черно-розовых клоунов на жердочке, пугливых и шушукающихся, и среди этих черно-розовых клоунов… среди них Лена! Как это я сразу не заметил?!

Изрядно пригубив, с бокалом в руках я несусь к переездному зоопарку. Все братия тут же устремляет взгляды в мою сторону.

– Лена! Что ты тут делаешь? – громко спрашиваю я, пытаясь заглушить музыку.

Лена, восседающая посреди клоунов, – по сути, ничем от них не отличающаяся – деланно раздражается и открыто демонстрирует брезгливость, высокомерие ко мне. По всей гримасе можно усмотреть лишь дурные эмоции, злобу и даже отвращение.

Клоуны, в составе которых недомальчики с прикольненькими длиннекькими челочками, берутся пялиться на меня с большей силой, пытаясь изобразить полноценных юношей.

– Хахая тыбе разззницаа!? – ведьмочка удолбалась в хлам. Но на столе нет ни пива, ни других популярных напитков молодых дебилов. Не знаю, что ведьмочка приняла, но назвать глаза пьяными язык не поворачивается. Она, что называется – stoned.

– Ты офанарела что ли? Твоя мать знает, где ты? Она тебя случайно не потеряла?

– Шево тыбе нада? Отыбись, я атрываусь! Ни выдишь? – глаза у Лены словно провалились, она даже стала похожа на китаянку. Ее бледность пугает, а развязную речь я едва понимаю.

– Так, встала и пошла со мной! Я тебя домой отвезу!

– Пашел ты!

Я подхожу к этой дуре, чтобы взять силой, но на меня наваливается толпа недодевочек и недомальчиков. Они закрывают Лену как свою Королеву.

Стакан падает из рук и разбивается где-то под ногами. Я бью по роже первому попавшемуся додику, отталкиваю супостатов с вагиной между ног, пытаюсь пробраться к Лене – сучка пинается и орет. Я снова и снова бью гермофрадитов по лицу, те понемногу рассыпаются. Это они во всем виноваты, они отняли ее у меня!

– «НА ПОМААААЩЬ!!!! ПАМАГИТЕЕЕ!!! – У Лены скривило лицо.

Почти пробравшись к Королеве крашеных оленей, я представляю, как подхвачу ее, положу на плечо и заберу отсюда.

В последний момент, когда рука уже касается ее одежды, сзади оттягивает другая: здоровенна, чужая, непрошенная лапа! Я поддаюсь сдуру, и, обернувшись, получаю глухой удар в район правого глаза.

Господи, как же больно…

«Из глаз летели искры…» или как там? Боль такая, что голова натурально трещит и немного слышится звон, но не в ушах, а где-то внутри мозга.

Я подкашиваюсь, размышляя над тем, что бил скорее профессионал, и меня, у которого через правый глаз видны только звездочки, а голова от алкоголя и сотрясения уже не соображает вовсе, берут за руки и оттаскивают от ложи Королевы.

По дороге заламывают руки, а я тем временем соображаю, что тащат не для выяснения обстоятельств, а банально к выходу. Хоть благодари!

Я словно марионетка на ниточках: послушно совершаю движение, но так неохотно и коряво, кажется – кукла взбесилась в руках хозяина, вот-вот вырвется.

У порога отпускают, но тут же получаю сильный пинок сзади и через мгновение оказываюсь лежащим на асфальте возле входа во «Flux».

Денек выдался.

Медленно поднимаюсь с еще остывающими звездочками в правом глазу и направляюсь к машине. В салоне включаю печку, думаю что делать.

В общем-то, вариантов никаких. Либо я еду в милицию, либо к ее матери, пусть и рискуя при этом оказаться оклеветанным. Уж кто-кто, а Леночка придумает.

* * *

Когда подъезжаю к опорке, темнеет. Невозможный день погружается во тьму, как и следовало.

В окошке регистратуры, чрезвычайно полный и усталый мужчина с небольшой залысиной на голове, отправляет в кабинет 48, простив отсутствие паспорта. Перед этим он пристально всматривается в мое лицо, чешет подбородок и очень странно прищуривается, словно пытается чего углядеть, мол: не товарищ ты нам.

Чего этот лысый во мне интересного приметил? Может профессиональная выучка? Хотя какой там профессионализм с таким животом…

Вначале я долго жду, потом меня направляют к какому-то следователю/дознавателю с фамилией, смутно схожей по звучанию с Синенко или Вороненко: его, кто бы мог подумать, не оказывается на месте. Далее меня извещают, что тот вот-вот будет, и я успешно ожидаю господина в томном одиночестве еще минут двадцать, после чего, наконец, попадаю в кабинет, как на праздник.

Но праздник блеклый и сухой, подобно многим вещам в этом мире. Я оказываюсь в душной комнатушке с небольшим деревянным окном. Стоят скучные шкафы с неизвестным наполнением, потрепанный столик, за столиком сидит человек в форме.

Вороненко или Сидоренко предстает молоденьким парнем примерно моего возраста, с короткой стрижкой, и похож он более на призывника, нежели на следователя.

Призывник вяло бросает взгляд в мою сторону, кисло смотрит, затем громко зевает, совершенно не стесняясь, достает сигарету из сине-белой пачки, на которой крупным шрифтом написано L&M, смачно затягивается, жестом приглашает за стол… и вот тут-то наступает предел и хочется уйти, не видеть его рожу, не пытаться откопать в кислом взгляде хотя бы чуточку разумного, что поможет мне донести свои чаяния.

Я нехотя опускаюсь на стул, и мент первым делом просит документы. Их у меня уже просили, но вновь я принимаюсь нервно отговариваться, бормотать в полголоса, мол, каждый день их не ношу, пришел в отчаянном состоянии, о документах не думал и все в таком духе. В ответ призывник настойчиво расспрашивает, откуда синяки на лице, выдавая уже знакомый прищур. Я сделал вид, что знаю о наличии каждого и отверчиваюсь недавней потасовкой с гопниками, которой, понятное дело, не было в действительности.

Понимая тональность беседы, тем не менее, пытаюсь хорошо себя презентовать, но по его выражению лица становится ясно, что своим избитым фейсом и отсутствием паспорта, я все же подорвал впечатление добропорядочного гражданина. Вскоре он наконец-то позволяет мне рассказать, зачем я прибежал в объятия родной милиции.

– Понимаете, у меня есть подруга, я ее очень хорошо знаю. Она гораздо младше меня, связалась с плохими людьми, – тут мне делается смешно от банальности и простоты зачинающейся истории, я стараюсь держаться, ведь хохотать в такой ситуации придет в голову только дебилу. – Их сейчас называют эмо. Они одеваются в черное с розовым, прокалывают себе все что можно, красят волос в черный цвет, отращивают челку, чтобы закрывала половину лица, ведут неразборчивые половые отношения…

– Сношения, – поправляет он меня.

– Отношения, сношения… главное что неразборчивые, вот что!

Я пытаюсь