Повседневная жизнь в Северной Корее - Барбара Демик

В поисках еды людям приходилось идти далеко за город. В выходные дни жители Чхонджина под предлогом увеселительной прогулки шли пешком примерно 5 км до кенсонских общественных садов. Людям не хотелось признаваться в том, что их толкал туда голод. Сады принадлежали коллективному хозяйству, которое выращивало для экспорта в Японию особые корейские груши — красновато-коричневые, как сорт «Боек», только более крупные (по форме и размеру они напоминали грейпфрут) и хрустящие, как яблоки. Круглые плоды нередко падали на землю и подкатывались к забору, так что их нетрудно было подобрать. Часто этим занимались дети. После того как школьные завтраки стали скудными, а потом и вовсе были упразднены, ребята начали пропускать занятия, вместо уроков отправляясь на поиски пропитания. Они запросто пролезали под проволокой заборов. Один молодой человек не без некоторой гордости вспоминал, что в 1992 году, когда ему было десять лет, он забирался на задний бампер автобуса и доезжал до конечной остановки в Нанаме, а потом еще целый час шел пешком. На мальчишку никто не обращал внимания. Благодаря своей худобе он легко проскальзывал в сад и набивал мешок грушами. «Я набирал их столько, сколько мог унести, и раздавал всем друзьям», — рассказывал парень.

Многие вспоминают то время с неподдельной горечью. Ким Чи Ын, молодой врач чхонджинской больницы, однажды отправилась в кенсонские сады вместе с родителями, сестрой, ее мужем и двумя малышами. Большую часть пути взрослые несли на руках ноющих детей. До садов они добрались лишь часам к трем. Слишком много народу успело их опередить. Чи Ын и ее родственникам осталась лишь одна подгнившая груша. Дома они ее сварили и разделили на пять частей: детям, престарелым родителям и зятю. Молодым женщинам ничего не досталось.

Чи Ын никогда не забудет эту дату — 9 сентября 1993 года. Это был первый день ее жизни, когда она не взяла в рот даже маковой росинки. Мало чьи воспоминания отличаются такой точностью. Конец эпохи наступил не в одночасье. Потребовались годы, чтобы людям стало ясно, как бесповоротно изменился их мир.

Глава 5

Роман в викторианском вкусе

Дом культуры в Кенсоне

Еще школьницей Ми Ран обратила внимание на то, что горожане идут в деревню в поисках пропитания. Подъезжая на велосипеде к Чхонджину, она замечала людей, которые с холщовыми мешками, как нищие, шли в сторону садов, насаженных по обе стороны от дороги. Некоторые проходили еще дальше — к кукурузным полям: они начинались за поселком Ми Ран и тянулись к югу, в сторону моря. Нередко девочка видела горожан, которые собирали хворост в горах недалеко от каолиновой шахты, где работал Тхэ У. Ми Ран все это удивляло, ведь она привыкла считать, что в городе живут лучше, чем в деревне. В Чхонджине были университеты, театры и рестораны, предназначавшиеся, разумеется, только для членов Трудовой партии и их родственников — не для таких девочек, как Ми Ран.

Кенсон представлял собой несколько поселков с общим административным центром — своего рода Чхонджином в миниатюре. Его украшением был широченный проспект, ведущий к огромному каменному монументу в честь победы Ким Ир Сена над Японией во Второй мировой войне. В городке располагались предприятия, которые перерабатывали каолин, добываемый на шахте, где работал отец Ми Ран. Еще имелся крупный завод электрооборудования, а также фабрика имени 5 Июня, названная в память о том дне, когда Ким Ир Сен ее посетил и дал работникам «ценные указания» (случилось это в 1948 году).

Поселок Ми Ран сельской местностью назвать было нельзя, но все-таки с землей дело обстояло здесь куда лучше, чем в городе. На плоском участке ближе к берегу почва была песчаной и сравнительно плодородной. Дальше она переходила в холмы, густо поросшие соснами. Клочки земли между «гармошками» тщательно возделывались: на них выращивали красный перец, редиску, капусту и даже табак, поскольку самокрутки обходились дешевле покупных сигарет, а мужчины практически все поголовно курили. Хозяева, у которых крыша дома была плоской, ставили на нее горшки для выращивания овощей. Эта частная сельскохозяйственная деятельность в силу ограниченности своих масштабов не вызывала гнева властей. Огородничество выручало народ — по крайней мере до тех пор, пока перебои с едой не перешли в настоящий голод.

Когда зарплата отца Ми Ран стала уменьшаться и в конце концов совсем исчезла, ответственность за семью легла на плечи матери. Она не была особенно хорошей домашней хозяйкой, но по части приработка оказалась находчивой: шила на продажу, изготовляла тофу, а некоторое время даже выращивала свиней, хотя для них не хватало корма. Самым успешным начинанием этой «предпринимательницы» оказалось придуманное ею эрзац-мороженое. Она купила подержанный морозильник, который называли «Северным полюсом». Поскольку молока и сливок достать было невозможно, приходилось использовать воду, остававшуюся после приготовления тофу, добавляя в нее красные бобы и сахар. Эта странная смесь замораживалась в лотках для кубиков льда. Корейцы любят побаловать детей, и, если в семье оказывался лишний вон, его тратили на лакомство для ребенка. Иногда мама Ми Ран продавала свою продукцию с кузова грузовика, который одалживала у знакомых. Она не обращала внимания на то, что партия осуждала частную торговлю. Эта женщина была не столько диссиденткой, сколько прагматиком, попросту игнорирующим идеологию. Выручка от продажи эрзац-мороженого тратилась на черном рынке: удавалось купить кукурузу, а иногда и рис.

Тайный поклонник Ми Ран тоже избежал голода. Почти каждый год из Японии приплывали на пароме родители отца Чон Сана. В начале 1990-х корабль приходил уже не в Чхонджин, а в Вонсан — портовый город на юго-востоке страны. Семья Чон Сана встречала родственников на пристани, и пока все, как обычно, плакали и обнимались, харабоджи, то есть дедушка, Чон Сана незаметно клал сыну в карман толстый конверт с деньгами. Делалось это тайком, чтобы никто из властей ничего не увидел и не потребовал своей доли. Иногда в конверте оказывалась сумма в иенах, превосходящая 2000 в долларовом эквиваленте. Корейцы, оставшиеся в Японии, прекрасно понимали, что без такой валютной поддержки их родственники в КНДР будут просто голодать.

А еще семье Чон Сана посчастливилось иметь свой дворик. Отец тщательно ухаживал за огородом, скрытым за стеной и аккуратно разделенным на овощные грядки. Склонившись над своими насаждениями, мужчина ухаживал за ними с нежностью, какой едва ли удостаивал собственных детей. В маленькой книжечке тщательно записывалось, что, где и на какой глубине посажено, за сколько дней семена проросли и к какому сроку созрели овощи. Мать Чон Сана все еще пользовалась кухонной утварью, привезенной ее семьей из Японии. Острым ножом она нарезала соломкой морковку с редиской, выкладывала их на только что сваренный дымящийся рис и заворачивала все это в листы сушеных морских водорослей. Чон Сан и его родственники были единственными в квартале, кто ел кимпаб — корейский вариант японского маки, весьма популярный в Южной Корее, но практически неизвестный на Севере. Благодаря собственным овощам и возможности покупать рис на черном рынке, семья питалась лучше всех, за исключением партийной номенклатуры.

Но даже больше, нежели богатым столом, родители гордились Чон Саном. Годы непрестанной работы, занятия до часу ночи, подъемы на рассвете, бесконечное ворчание отца и в первую очередь собственное желание подростка оправдать ожидания семьи — все это, в конце концов, принесло плоды. Чон Сана приняли в университет. Правда, это был не Университет имени Ким Ир Сена (туда брали молодых людей с лучшими анкетными данными), а другой вуз, занимавшийся подготовкой ученых (при отборе абитуриентов там уделяли большее внимание знаниям, а меньшее — сонбуну). Из-за сильного технического отставания КНДР от Японии и Южной Кореи правительство больше не могло себе позволить разбрасываться способными людьми. Если бы Чон Сан мог выбирать, он предпочел бы изучать литературу, философию или (будь в университете такой факультет) кинематографию. Но отец направил его на естественнонаучную стезю, зная, что для мальчика «неправильного» происхождения это единственный способ попасть в столицу.

Поступление в один из ведущих технических вузов страны было большим достижением для парня из провинции Северный Хамгён. Это означало, что Чон Сана не заберут в армию. В будущем у него могла появиться возможность повысить сонбун семьи и вступить в партию. Несмотря на кое-какие сомнения политического характера (он не совсем понимал, зачем жители ГДР разрушили Берлинскую стену, если коммунизм — такой замечательный строй), он верил, что членство в партии и столичное образование обеспечат ему пропуск в привилегированную часть общества.