Плохие мужчины - Джули Мэй Коэн

протяни руку, и ухватишься за траву на краю ямы – нога вдруг поехала, и пес выскользнул из его рук. Полетел вниз, цепляясь когтями за брюки, и Джон, изогнувшись, схватил его за загривок. Собака болталась почти на весу, упершись задней лапой в складку на джинсах, но снова даже не взвизгнула. Джон глянул вниз. Прямо под ними бурлила мутная вода.

– Что там у вас? – встревоженно спросила женщина.

– Едва не уронил пса, но он так просто не сдается.

Джон снова подтянул животное к груди и прошептал:

– Держись, приятель.

Псина в ответ лизнула его в щеку.

Проморгавшись, Джон нашел углубление, в которое можно было поставить ногу.

– Мы почти выбрались! Сможете перехватить собаку?

– Мне придется отпустить веревку!

– Ничего страшного!

Джон подтолкнул пса вверх; тот заскреб когтями по грязной стене, продвинулся на пару дюймов, и женщина, схватив его поперек туловища, вытащила на траву.

Джон замер, пытаясь отдышаться. Грязная вода потоком стекала сверху в каком-то дюйме от лица.

Предплечье закололо – так туго он стянул футболку. Пожалуй, там, под ногами, глубина уже приличная – если сорвешься, можно и утонуть.

Женщина опустила вниз руку и схватила его за запястье. Тянула она сильно, несмотря на довольно хрупкое телосложение, и Джон, сделав рывок, перевалился через край ямы и упал в лужу.

Он лежал в грязи и – к своему удивлению – смеялся.

11

Он возникает наверху – полуголый и грязный, словно человек, родившийся из чрева Земли. Я не ошиблась: в этих плечах еще есть сила. Джонатан отпускает мою руку и, лежа в мутной луже, хохочет.

Я тоже смеюсь. Он совершенно преобразился: только что был кислым и злым, а теперь – довольный и счастливый, хоть и чумазый.

– О Господи, – наконец выдыхаю я. – Вы не пострадали?

– Нет, все прекрасно. Как собака?

Спасенное животное дрожит и вообще похоже на утонувшую крысу, но скулить, во всяком случае, перестало. Я протягиваю к псине руку, однако она шарахается в сторону.

– Почему вы смеетесь?

– Сам не знаю. Наверное, рад, что остался в живых. Странно, правда?

– Ну, на сегодня вы свою норму добрых дел выполнили. И я тоже, судя по вашей счастливой улыбке.

Отвязываю флиску от куртки и вытираю ему спину. Смысла в этом особого нет – только грязь размазала, но ему холодно, и вообще: мне хочется до него дотронуться.

Он поднимает голову, и его глаза на перепачканном лице ярко сверкают из-под намокшей челки.

– Был миг, когда я испугалась, что вы не выберетесь.

– Мне тоже на секунду так показалось.

Он садится и отводит в сторону мои руки. В районе ключицы у него длинный красный шрам, проступающий даже сквозь пленку грязи.

– Боюсь, вытираться особого смысла нет.

– О… Ну да, простите. Слушайте, у меня есть термос с горячим чаем.

– Во-первых, нам надо убраться с дождя. – Он встает и берет на руки собаку. Та, словно младенец, прижимается к его груди. – Пойдемте.

Я собираю сырую одежду, поднимаю бутылку виски и тороплюсь за ним. Тропа превратилась в ручей, однако мы и без того промокли насквозь. Хотя ботинки у меня влагу не пропускают, вода струится по ногам и затекает внутрь. Рядом раздается раскат грома; на улице совсем темно. До коттеджа мы добираемся минут за двадцать, и к тому времени оба дрожим не хуже несчастной собаки. Джонатан распахивает дверь плечом. Внутри ненамного теплее, чем снаружи.

– Сейчас разожгу огонь, – говорит он, опустив животное на пол, и идет к допотопной дровяной печке.

– У вас есть полотенца? – стуча зубами, спрашиваю я.

– На полке в ванной. – Он забрасывает в печь полено и оборачивается. – Давайте-ка вы последите за огнем, а я найду сухую одежду.

Собака следует за ним; быстренько она переобулась…

Я осматриваюсь. Дом ужасен. Кухня и гостиная совмещены, из комнаты ведут две двери: вероятно, в спальню и в ванную. На плите словно бомба взорвалась; там и сям стоят ведра, в которые капает вода с покрытого сырыми пятнами потолка. Убогий диван с клетчатой обивкой и обмотанным серебристым скотчем подлокотником, страшный потертый ковер и обшарпанный стол с двумя шаткими стульями. На столе – немытая чашка и пара писем.

Я снимаю шляпу, распутываю пальцами свалявшиеся волосы и быстренько прочитываю лежащие на столешнице бумаги. Затем подкидываю в огонь еще пару поленьев и побольше мелкой растопки. Джонатан возвращается в комнату; собака идет за ним, цокая когтями по каменному полу. Я не оборачиваюсь, пока он не говорит:

– Вот, пожалуйста.

Забираю у него полотенце и стопку сухой одежды, а он не может отвести от меня глаз: промокшая насквозь футболка мало того, что облепила тело, так еще и просвечивает.

Наряд я выбрала со смыслом. Улыбаюсь, и Джонатан тут же отводит глаза.

– Можете переодеться, – хрипло говорит он и удаляется в спальню.

Полотенцем удается лишь размазать грязь, однако я быстро раздеваюсь и накидываю врученную мне одежку: простую белую футболку, коричневый шерстяной джемпер, спортивные штаны и толстые носки. К сожалению, от вещей пахнет стиральным порошком; запах Джонатана они не сохранили. Интересно, где он их стирает? Рукава и штанины приходится подвернуть, но в любом случае мне теперь тепло и уютно. Ставлю у печки стулья и развешиваю мокрую одежду. Поглядывая на дверь спальни, быстро шарю по карманам его куртки. Добыча – ключи от машины и пропитавшийся влагой конверт. Стараясь не порвать бумагу, открываю письмо.

Угу. Заявление о разводе. Истец – Эми Элизабет Барбур Дерозье, ответчик – Джонатан Майкл Дерозье. Основание для иска – пренебрежение семейными отношениями, полное отчуждение. Со стороны ответчика документ не подписан.

Джонатан что-то бормочет в спальне – вероятно, разговаривает с собакой. Быстро кладу заявление в конверт, убираю его в карман куртки и вешаю ее на стул. Когда Джонатан выходит из спальни, я уже сижу на диване. Бросив на меня взгляд, он смущенно останавливается. Я читаю его лицо, как открытую книгу.

Значит, твоя бывшая тоже надевала этот джемпер? Наверняка точно так же подворачивала рукава, выходя утром на кухню после того, как вы всю ночь занимались любовью.

Словно подтверждая мои догадки, Джонатан запускает руку во внутренний карман куртки, вытаскивает письмо и аккуратно кладет его на полочку над поленницей.

– Что-то важное? – любопытствую я.

– Да не особенно.

На нем джинсы и толстовка, на лице замешательство, на шее и в волосах – засохшая грязь. Не хочет принимать ванну, пока я не уйду. Терпит, но желает поскорее от меня избавиться.

– Вы были великолепны, – заявляю я. – Так боялась, что собака утонет…