Огненная земля - Первенцев Аркадий Алексеевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Батальон был построен Степняком. Букреев спустился с крыльца. Сырая трава пружинила под ногами, и сырость ощущалась всем телом. Из лощины поднимался туман. Букреев скомандовал, и голос его возвратило эхо.
…Батальон двигался мимо кустов можжевельника и боярышника, похожих на огромных птиц, заночевавших возле дороги. Моря из-за кустов не видно было, и оно шумело где-то далеко внизу. Вот и белостенный домик начальника штаба. В одном окне светилась тонкая полоска. И ночь как бы сразу потеплела, головы людей повернулись к домику, и все притихли, как бы боясь растревожить его мирный покой. Среди идущих по дороге много тех, кто хорошо знает автоматчицу Олю, теперь жену начальника штаба. Баштовой побежал вперед — проститься. Теперь все услышали женский приглушенный плач, всхлипывания и расстроенный голос Баштового.
Таня, поравнявшись с калиткой, крикнула из строя:
— Оля, прощай, родная!
И опять тишина, топот ног. Потерянный за изгибом дороги домик многое напомнил всем. Теперь лучше молчать и думать. Под подковками сапог вспыхивали искорки.
Баштовой догнал колонну и пристроился к головной группе офицеров.
Пулеметная рота замыкала колонну. Шулик и Брызгалов шли в последних рядах. Позади них шли дядя Петро, бывший подводник Павленко, рассудительный украинец с Полтавщины, и два друга — Воронков и Василенко, вместе отслужившие еще до войны в Тихоокеанском флоте и призванные с орудийного завода.
Шулик придерживал обеими руками тяжелый станок пулемета, прикрепленный к спине. Он недовольно, по привычке, брюзжал:
— Одна ночь как ночь выпала, и ту отняли.
— Война ночи боится, — утешил Брызгалов.
— Сейчас, видать, по всему фронту суета, солдату спать некогда, — сказал Воронков.
Шулик полуобернулся.
— Проснулся наконец-то, Воронков. А то чую, кто-то позади меня сопит и сопит.
— Суета наперед нас поспешает, — заметил Павленко в ответ на слова Воронкова. — Не она за нами, а мы за ней. Такое уж наше дело — мыкать по свету, Шулик.
— Я уже замыкался на этих побегушках.
— Толк хоть есть от твоей маеты, Шулик, — сказал дядя Петро. — Грешно сейчас судьбу гневить. По всем фронтам немец побёг.
— Гонят его везде, дядя Петро, — согласился Шулик. — А помнишь деньки-денечки? Коряво нам приходилось. Знай отступали.
— Моряки не отступали, — сказал Павленко.
— Тебе просто посчастливилось, Павленко. Ты тогда под водой плавал и ничего, что снаружи, не видел. А мне довелось Керченский пролив, от Камыш-Буруна до Таманского порта, еще в сорок втором форсировать, в мае месяце, друг ты мой…
— Легко его брать, пролив? — деловито спросил до этого молчавший Василенко.
— Смотря на чем его брать и когда. Я тогда его брал, повторяю, в мае, на камере. Надул камеру своим духом и пошел грести отцовскими веслами.
— Руками, что ли?
— А то чем же!
— Ты давние времена припомнил. Теперь наши уже Днепр перефорсировали — на тот берег вышли, — сказал Воронков.
— Мне Днепр не довелось оставлять, потому и не могу про него ничего вспомнить, кроме того, что мальчишкой в нем чуть было не утоп.
— Там, по всему заметно, тоже моряки работают, — заметил Брызгалов.
В разговор снова вмешался дядя Петро:
— Моряки? Где же их столько набрать? Пехота немца бьет. Красная Армия. Под Киевом как будто и работали моряки, но всего одна бригада. Мне невдомек, ребята: командира бригады Потапова, случаем, не туда перекинули?
— Потапов, слышно, на Балтике, — сказал Павленко.
Воронков тихо рассмеялся:
— Теперь немца так погнали с Тамани, что камеры не успели приспособить. Передавали раненые ребята из двести пятьдесят пятой бригады: на одной только Чушке тысяч десять его выложили…
— Не видал — не знаю. — Шулик поерзал плечами, затекшими от ноши. — Тамань на этот раз без Шулика размоталась.
Рота шла в положении «вольно», как обычно при ночных маршах. Пулеметчики тихонько переговаривались во всех взводах. Иногда шагавший по обочине Горленко прикрикивал, и разговоры замолкали, но ненадолго.
— Побанились хотя вовремя, — сказал Павленко.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})— Теперь долго до мочалки будем добираться, — поддержал его Шулик. — Банить будут соленой водой да шрапнельным веником.
— В Крыму сообразим, — сказал дядя Петро. — И в Феодосии бани имеются, наверняка знаю.
— До Федосьи вытрусишь кости, — пошутил Шулик. — До Феодосии Керчь надо через пролив взять, а потом Турецкий вал, Акмонайские укрепления, а там еще Три Колодезя и еще…
Входили в город. На окраине, по всей длине улицы, остановилась на ночь колонна грузовых машин. В разгороженном саду, под яблоней, выделявшейся своей низкой и округлой кроной, горел костер. Вокруг огня стояли и сидели на корточках красноармейцы. На машинах спали сидя мотострелки, и кое-где у кабинок стояли люди.
— Этим чудакам везде, как у тещи на именинах, — неодобрительно заметил Брызгалов. — Тут объекты рядом, а они огни открыли…
— Теперь немцу не до твоих объектов, — перебил его Воронков. — Пущай ребята погреются. Ночи на этом Кавказе холодные. — Он вгляделся в сторону костра. — Василенко, может, машины с Горького идут, наших горьковчан узнаем?
— А что они тебе, если и узнаешь?
— Письмишко бы самый раз подкинуть. Тут шоферы, бывает, по маршруту гоняют машины в оба конца.
— Вряд ли, Воронков.
Солдаты, заметив колонну, оставили костер и направились к дороге. Спавшие на грузовиках вставали, спрыгивали на землю. Колонна была разбужена, и везде зачернели силуэты вооруженных пехотинцев.
Роты без взаимного сговора подтянулись, выровнялись в четверках, «взяли ногу». Они шли под взглядами людей другой воинской части — солдат, знавших, что такое настоящий шаг и выправка каждого взвода. Может быть, их наблюдали сейчас будущие соратники по штурму Крыма. Моряки вышагивали, как на параде.
Привычное ухо Букреева сразу уловило изменение ритма движения.
— Слышите, комиссар? — спросил Букреев.
Батраков оглянулся, его глаза блеснули, и на лице можно было угадать одобрительную улыбку.
От грузовика к грузовику переходил уважительный говор:
— Матросы пошли!
— Морская пехота тронула! Десантники!
Морская пехота тронула! Десантники!
— Раз моряки тронули, на Крым пойдем.
Высокий боец в накинутой на плечи шинели крикнул с трехтонки:
— Севастополь брать, морячки?
— Это тебе не пышка, — дружелюбно ответил ему Кондратенко, шагавший во главе взвода матросов «тридцатки». — Его и на ладошку не кинешь — горяч.
Моряки слышали товарищеское одобрение красноармейцев:
— Морская пехота тронула! Матросы!
— Эти дадут фашистам духу!
Букреев удовлетворенно прислушивался к этим возгласам, так же как к ритмичному рокоту подкованных сапог позади себя. Как бы то ни было, но и его неусыпными заботами создана эта воинская часть. Он чувствовал за собой сильный и слаженный отряд.
…В районе пристани моряков встретили Манжула и Шалунов, одетые в кожаные костюмы, высокие штормовые сапоги, зюйдвестки. Они сразу напомнили Букрееву благополучный переход от П. Это было как бы добрым предзнаменованием. Шалунов, как всегда общительный и веселый, попросил разрешения комбата развести роты по кораблям. Не один десант сажал Шалунов на суда. Перешучиваясь с офицерами (почти все ему были знакомы по прошлым операциям), Шалунов каждой роте указал направление. Везде у него были расставлены распорядители, и потому никто не толпился на пирсе. Люди растекались по кораблям с быстротой, похвальной даже для такой хорошо обученной десантной части.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})С урчанием плескалась вода. Доски причала, казалось, то поднимались, то уходили из-под ног. Ошвартованные борт о борт сторожевые катера выделялись тонкими крестовинками антенных мачт, контурами своих рубок и кругами зачехленных прожекторов.
Подошел Звенягин и, скупо похвалив Букрееву его людей, закурил. Казалось, он хвалил за хорошую погрузку больше по привычке, а думал о чем-то другом, более важном для него. На кораблях слышались беззлобные перебранки, которые, очевидно, бывают при всех посадках, стук складываемых на палубу пулеметов и металлических ящиков с боеприпасами. Медчасть погрузилась к Курасову. Невдалеке, скрытые темнотой, разговаривали сам командир корабля, Фуркасов и Таня.
