Пионерский гамбит (СИ) - Фишер Саша

Зато по дороге в столовую в этот раз я успел заметить, как работает отрядный коллективный разум. Шагающие впереди о чем-то быстро пошушукались, потом две девчонки пробежали вдоль строя и быстрым шепотом сообщили сегодняшнюю речевку:

Раз-два! Мы не ели!

Три четыре! Есть хотим!

Открывайте шире двери,

А то повара съедим!

На завтрак нам полагалась молочная пшенная каша, два пластика сыра, вареное яйцо, кубик замерзшего масла и какао. Я сосредоточенно воевал с твердым как камень маслом, пытаясь намазать его на хлеб алюминиевой ложкой. Ложка тупая, так что отрезать пластики не получалось, хлеб крошился, крошки налипали на масло, а сам бело-желтый кусочек норовил выскользнуть и плюхнуться под стол. Еле успел поймать.

— Крамской, — на плечо мне легла тяжелая рука. — Есть разговор, никуда не уходи после завтрака.

— Да я вроде и не собирался... — в конце концов у меня получилось расколоть вредный кусок масла пополам.

— На всякий случай предупреждаю, — Прохоров направился к торцу стола. — Народ, после завтрака собираемся в отряде, будем репетировать номер!

Второй день в лагере проходил гораздо проще, чем первый. Про разговор Прохоров благополучно забыл, потому что был занят репетицией, в которой я тоже участвовал. Тихий час я блаженно валялся на кровати. То дремал вполглаза, то смотрел в потолок. Благо я попал не в отряд к десятилеткам, которые стоят на ушах в сончас и устраивают бои на подушках. Четверо из моих сопалатников скучковались вокруг кровати Мамонова и о чем-то шепотом перетирали. Про загадочную тетрадь в рюкзаке я вспомнил уже только к полднику, так что заглянуть в нее не успел.

А после булочки и чая на полдник, собственно и должно было состояться торжественное открытие первой смены пионерского лагеря «Дружных», ради которого мы и тащили в клуб простыни, добытую в столовой большую крышку от котла, и картонные языки пламени, старательно сооруженные девчонками. Шпаргалка с текстами песен — в кармане шорт. Ну и умеренное любопытство тоже наличествовало. Хотя я и подозревал, что этот смотр художественной самодеятельности мне надоест примерно через три минуты после начала.

Клуб, он же кинотеатр, он же актовый зал для торжественных и не очень мероприятий, был просто здоровенным залом с деревянной сценой. Сейчас в нем были установлены ряды стульев. Деревянных, с неудобными сидушками и спинками, скрепленных металлической рамой по четыре штуки. При необходимости зал зрительный простой мускульной силой нескольких человек превращался в танцплощадку. Но вроде как сегодняшние танцы после ужина собирались проводить на открытой площадке, потому что погода хорошая и нет необходимости прятаться под крышу.

Когда мы явились, зал был уже битком. Во всяком случае, мне сначала показалось, что он забит под самую крышу. Разновозрастные дети вели себя вполне предсказуемо — стояли на ушах, носились друг за дружкой, верещали, топали, хлопали и создавали прочий шум. Унять из никто особенно не пытался, мероприятие еще не началось.

— Вон туда пойдем, — ткнул меня в плечо Прохоров и указал на дальний край зала, где из стены выступала узкая приступочка-карнизик, с которой можно будет видеть сцену, а не затылки впереди сидящих. — Мы выступаем седьмыми, так что пока можем поговорить.

— Угу, — кивнул я. Интересно, чего он ко мне прицепился? Я вроде никак не выказал свое стремление быть пионером-активистом?

— Малявки нам не соперники, — говорил Прохоров громко, почти кричал. — Нам нужно следить только за четырьмя отрядами.

Что ответить, я пока не знал, поэтому просто кивнул. Видимо, тут имело место быть какое-то важное соперничество внутри лагеря, чтобы показать, кто из пионеров самый пионеристый. И для Прохорова по какой-то причине вести к победе второй отряд стало прямо-таки идеей фикс. Пионерский дух и все такое? Стремись быть лучшим во всем? Или что там правила пионеров говорят?

Из больших колонок, похожих на затянутые тканью ящики, немного хрипловато понеслась какая-то задорная музычка, но опознать ее я не смог. Суета и беготня слегка стихли, от стен отделились вожатые и помогли особо буйным занять свои места.

На сцену, цокая каблучками, вышла дородная дама в поблескивающем люрексом платье, с химическим бараном на голове и в пионерском галстуке, который смотрелся во всей этой композиции довольно нелепо.

— Здравствуйте, ребята! — бодрым голосом начала она, перекрывая голосом остаточный шум в зале безо всякого микрофона. — Ну как, соскучились по лагерю?

— Да... — нестройным хором отозвался зал.

— Это Марина Климовна, — сказал мне ну ухо Прохоров. — Старшая пионервожатая. Она когда со сцены выступает, всегда как с детсадовцами разговаривает. А так она отличная и очень широких взглядов.

Рядом с нами на приступочке устроились две женщины без пионерских галстуков. Идентифицировать их род занятий я не смог. Может они в столовой работают, а может одна врачиха другая библиотекарша.

Тем временем Марина Климовна рассказывала со сцены что-то про новые кружки и секции, про фотолабораторию и авиамодельный. Но потом вдруг колонки снова издали хриплый звук и оттуда понеслась музыка совсем даже не пионерская, а очень даже хорошо мне известная песня группы «Чингисхан» — Moscow. Из-за кулис на Марину Климовну надвинулись фигуры с кусками цветной ткани на головах, утащили ее вглубь сцены, и, судя по ее притворному возмущению, так и было задумано. Потом тряпки были сброшены, а под ними оказались вожатые. Которые начали довольно ладно отплясывать весьма даже вольный, как мне показалось, танец.

— Как так можно вообще! — раздалось слева от меня. — Они хоть знают, про что это песня?

— Да вроде весело танцуют, не то, что в прошлом году первый отряд устроил...

— Они поют «Москва, Москва, закидаем бомбами, будет вам олимпиада, а-ха-ха-ха-ха!» А вожатые под это танцуют! А на них дети смотрят!

— Да? А почему же у нас вообще разрешают такую музыку?

— Так на иностранном же! Не понимают, что там!

— А на каком языке это поют?

Я тихонько прыснул. Олимпиада, конечно же. Скандальная и трогательная олимпиада, ласковый мишка и слезы на глазах у всей страны. И она же где-то в июле должна начаться.

Наша вожатая, кстати, в диком танце тоже участвовала. Потом они вывели на центр замотанную веревками Марину Климовну и один из парней-вожатых объявил, что это переворот. И теперь все будет весело и современно. И чтобы никакой скуки в этом зале.

Правда скука все-таки началась — те самые представления отрядов. Малышня читала стихи и пела песенки о том, какие они дружные, активные и всех победят.

— В третьем отряде есть очень талантливые ребята, — зашептал мне на ухо Прохоров. — Очень опасные соперники, надо держать ухо востро.

Я вздохнул и сделал вид, что внимательно слушаю и мотаю на ус то, что он мне рассказывает про каких-то брата и сестру, победителей городского творческого конкурса. Про стихоплетов, которые умеют смешные вирши, над которыми зал покатывается. Про девочку из балетной школы, которая всегда привозит с собой балетную пачку, пуанты и они в каждое выступление норовят засунуть ее танец. Про то, как в прошлом году какие-то ребята сорвали овации, устроив мушкетерский поединок на сцене.

Я иногда энергично кивал, делая вид, что все запоминаю. Но смотрел совсем в другую сторону. Вожатые покинули сцену, уступив ее младшим отрядам, и уселись на стулья у стен. Елена Евгеньевна сидела одна и читала что-то из тетрадки. Может роль вспоминала, может по учебе что-то. Оба места рядом с ней были свободны. И на одно из них вальяжно приземлился Мамонов. Вожатая что-то у него спросила. Он ответил. Она кивнула и снова погрузилась в чтение. Потом он тронул ее за плечо и наклонился к ее уху. Она засмеялась и потрепала его по голове. Хороший мальчик, мол.

— Крамской, ты меня слушаешь? — Прохоров больно стукнул меня под ребра локтем. — В общем, когда будешь на совете дружины, обязательно узнай, когда будет смотр песни и строя! План пока повесили только на неделю, будет очень плохо, если вдруг окажется, что он в следующий вторник, и мы не успеем подготовиться.