Гражданин Галактики - Роберт Хайнлайн

— Вы всегда были догадливы, Матушка.

— И это хорошо для «Сизу». Уведи мальчика-фраки и подготовь его. Мы это быстро сделаем.

8

У Торби был выбор: подчиниться усыновлению спокойно или сопротивляться и все-таки быть усыновленным. Он выбрал первое, и это было разумно, ибо он понял, что сопротивление воле Первого помощника влечет за собой неприятности, а главное, бесполезно. Кроме того, хотя он чувствовал себя неловко и неприятно, приобретая новую семью так скоро после папиной смерти, все-таки он понимал, что такая перемена для него благоприятна. Еще никогда он не имел такого низкого статуса, как «фраки». Ведь даже у раба есть равные. Но главное, папа велел ему делать все так, как скажет капитан Крауза.

Усыновление произошло в кают-компании за ужином в тот же вечер. Торби почти ничего не понимал в происходящем, так как церемония совершалась на «секретном языке», но ему заранее объяснили, что он должен делать. Присутствовало все население корабля, кроме вахтенных. У двери сидела даже доктор Мэйдер: она не принимала участия в церемонии, но могла все видеть и слышать.

Внесли Первого Помощника, и все встали. Старуху устроили в кресле во главе офицерского стола, и ее невестка, жена капитана, поддерживала ее. Она сделала повелительный жест рукой, и все сели, капитан справа от нее. Дежурные девушки раздали всем миски с жидкой кашей. Но к пище никто не притронулся. Первый помощник стукнула ложкой по своей миске и заговорила лаконично и выразительно.

Потом говорил ее сын. Торби с удивлением заметил, что отчасти понимает речь капитана: она являлась отрывком из того поручения, которое передал ему Торби, если судить по сочетаниям звуков.

Ему отвечал Главный инженер, возрастом старше Краузы. Потом еще несколько человек, мужчины и женщины, тоже произносили речи. Первый помощник что-то спросила ей ответили хором, стройно и единодушно. Несогласных не было.

Торби пытался встретиться взглядом с доктором Мэйдер, когда капитан подозвал его на интерлингве. Торби посадили на высокую табуретку посреди комнаты, и он чувствовал, что взгляды всех собравшихся в комнате устремлены на него, причем взгляды эти не вполне дружелюбны.

— Подойди сюда!

Торби поднял голову и увидел, что капитан и его мать смотрят на него. Он не понимал, то ли старуха сердита, то ли это обычное выражение ее лица. Торби заторопился к ним.

Она погрузила ложку в его миску и облизала ее досуха. Он чувствовал себя так, будто совершает что-то ужасно неуместное, но его научили так заранее. Он зачерпнул ложкой из ее миски и робко съел содержимое. Старуха потянулась к нему, наклонила его голову и коснулась увядшими губами обеих его щек. Он ответил на этот символический поцелуй и почувствовал, как весь покрывается гусиной кожей;

Капитан Крауза поел из миски Торби, и он поел из миски капитана. Затем Крауза взял нож и, держа его большим и указательным пальцами, шепнул на интерлингве:

— Смотри, не закричи.

Он надрезал руку Торби пониже плеча. Торби с презрением подумал, что Бэзлим научил его спокойно переносить боль вдесятеро сильнее. Хлынула кровь. Капитан вывел его на место, где все могли его видеть, громко сказал что-то и держал руку Торби так, что лужа крови натекла на пол. Капитан наступил в нее, растер сапогом, опять что-то громко произнес, и все шумно приветствовали обоих. Капитан сказал Торби на интерлингве:

— Твоя кровь вошла в нашу сталь, наша сталь в твоей крови.

Торби часто приходилось сталкиваться с такой символической магией, и он понимал ее дикую и ясную логику. Гордость охватила его теперь он стал частью корабля. Жена капитана заклеила пластырем ранку. Затем Торби обменялся едой и поцелуями с ней, а потом и со всеми остальными: со своими братьями, дядьями, сестрами, кузенами, тетками.

Мужчины и мальчики не целовались с ним, а жали ему руку и хлопали по плечу. Подходя к девушкам, он не знал, как себя вести, но они не целовали его; они хихикали, краснели и поспешно дотрагивались до его лба.

По мере того, как он проходил вдоль столов, дежурные девушки убирали миски с кашей — чисто ритуальной едой, символизирующей скудный рацион, питаясь которым, Народ смог бы пролететь через космос в случае необходимости, и накрывали столы для настоящего пира. Торби объелся бы кашей по уши, если бы не пользовался трюком: не ешь, а только возьми ложку и чуть коснись ее губами. Но все равно, когда он, принятый в Семью, наконец уселся на холостяцкий край стола, он совсем не мог есть. Восемьдесят с лишком новых родственников это многовато. Его сломили усталость, нервное напряжение и разочарование. Все же он пытался есть. Через некоторое время он услышал чью-то реплику, из которой понял только одно слово: «фраки». Он поднял голову и увидел, что юноша, сидящий напротив, неприятно усмехается.

Председательствующий, сидевший справа от Торби постучал по столу, требуя внимания.

— Сегодня мы будем говорить только на интерлингве, — объявил он, — и в дальнейшем станем следовать обычаю, чтобы постепенно приучить нашего нового родственника к нашему языку.

Взгляд его холодно остановился на юноше, который смеялся над Торби.

— Что касается тебя, Дальний Кузен по Узам Брака, напоминаю, что мой Приемный Младший Брат старше тебя. Зайди ко мне в каюту после ужина.

Юнец, казалось, испугался:

— Что ты, Старший Кузен, я только сказал…

— Довольно, — отрезал молодой человек и спокойно обратился к Торби: — Возьми-ка вилку. Люди не едят мясо руками.

— Вилку?

— Слева от твоего прибора. Наблюдай за мной и научишься. Не обращай на них внимания. Этих молодых дурней еще надо учить тому, что, когда Бабушка говорит, она говорит дело.

Торби переселили в четырехместную каюту. Ее делили с ним Фриц Крауза, его старший молочный брат и староста холостяков, Чилан Крауза-Дротар, второй двоюродный брат Торби по узам брака, и Джери Кингсолвер, его племянник по старшему женатому брату.

В результате он очень быстро овладел финским. Но в первую очередь ему понадобились не финские слова, а заимствованные из других языков, изобретенные для выражения разных тонкостей степени родства. Язык отражает культуру; большинство языков различает брата, сестру, отца, мать, тетку, дядю, и поколения, как-то: пра, пра-пра. В некоторых языках, например, нет различия между «отцом» и «дядей»; язык отражает также и племенные обычаи. Напротив, в других языках (например, в норвежском) различаются дядья с отцовской и материнской стороны. Свободные же маркетеры могут в одном лишь слове выразить такое родство, как «мой двоюродный, ныне покойный, наполовину приемный дядя с материнской стороны по узам брака», и слово обозначает именно это родство и никакое другое. Точно так же может быть обозначено родство любой ветви родословного древа с другой ветвью. Если в большинстве культур для обозначения степени родства хватает дюжины слов, то у маркетеров таких слов более двух тысяч. Их языки быстро находят выражения для обозначения разницы в поколениях, в прямых и боковых линиях, в кровном и приемном родстве, в возрасте внутри одного поколения, в поле говорящего или объекта разговора, в кровном и духовном родстве и в жизненном статусе. Первой задачей Торби было выучить то слово, с которым он должен обращаться к каждому из восьмидесяти с лишним новых родственников; ему следовало разобраться в точной степени родства, близкого отдаленного, в старших и младших родственниках; нужно было запомнить те обращения, с которыми каждый из них должен заговаривать с ним. Пока он все это не усвоит, разговаривать было нельзя, потому что иначе он мог попасть в неловкое положение, стоило ему открыть рот. Нужно было связать вместе пять понятий относительно всех обитателей «Сизу»: лицо, полное имя (его теперь звали Торби Бэзлим-Крауза), фамильный титул, то, как должно это лицо обращаться к нему, и статус его на корабле (например, «Первый помощник» или «Второй помощник Корабельного кока»). Он усвоил, что в семейных делах к каждому следует обращаться согласно семейному званию, но если речь шла об обязанностях на судне, то нужно употреблять корабельный чин, и если старший по званию разрешает, то можно пользоваться именем. Прозвищ здесь почти не существовало, так как с прозвищем можно обращаться только к стоящему ниже, и никогда — к стоящему выше.

Не усвоив этих различий, он не мог быть полноценным членом Семьи, хотя по закону и являлся таковым. Жизнь на корабле была кастовой системой с такими сложными обязанностями, привилегиями и ритуалами, что по сравнению с ними четко разделенное на социальные слои общество Джаббала казалось хаосом. Жена капитана была матерью Торби, но она также являлась Заместителем Первого помощника, и обращение к ней зависело от того, что нужно сказать. Так как Торби был уже в статусе холостяка, материнские заботы о нем кончились прежде, чем начаться; тем не менее она обращалась с ним тепло, как с сыном, и подставляла щеку для поцелуя, точно так же, как и делившему с Торби каюту старшему брату Фрицу.