Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

даже и она _в_з_в_о_л_н_о_в_а_н_а_ случившимся… как-то нервно принимается клевать… и петух — тоже… весь в волнении. Меня это иногда тревожно возбуждало. Да. Я вид-ел… за куркой — _ж_е_н_щ_и_н_у!.. Дикое какое ощущение!.. И быстро уходил, чтобы не видеть дальше… Это бывало после моей усиленной работы, творческой… так раздражало присутствие молодой бабенки тут же, — я был уже женат, это было в поместье матушки… когда я долго сдерживал себя, весь взятый мыслями и образами работы… а во мне начинало; кричать томление… Но быстро проходило. Не часто я был страстен… Зачем я пишу тебе?.. Но ты для меня — я сам…

[На полях: ] Оля, я сейчас та-ак _х_о_ч_у_ тебя!.. — до жертвы жизнью, всего себя тебе отдать!.. Ольга, я _х_о_ч_у_ тебя! Оля, я хочу всю тебя! во мне горит… я бы обжег сейчас твою «лодочку»!

Олюлька, хочу тебя вот сейчас… изломал бы тебя, упрямку! До стона — _х_о_ч_у_ тебя, только тебя, одну тебя!.. Я часы не оставлял бы тебя, замучил бы… молодку-курочку!

Во мне такая огненность… до цинизма и до… моления тебе! Я пью твой сок. О, со-чная какая!.. си-льная! вишня! Раздавил бы…

Прости: я знаю, что раздражаю в тебе _н_о_ч_н_о_е… но, Оля… пойми же, как я-то мучаюсь, хотя тебя! Ты, одна ты мне необходима. Все другие — отвратительны, клянусь.

141

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

8. VIII.46

Ну, что я с собой поделаю, когда я так _в_и_ж_у!.. Ну, побрани… но ведь тут и твоя вина, — безвинная, правда. Грешно быть такой — _м_а_н_я_щ_е_й. А я очень приманчивый… — всегда такой был… и всегда эти _н_о_г_и, сокрытые, влекли. И стыдно, а… следил, как там движется… А тут, к тому ж… воображение… Ну, и выходит… раздражение… Разве я виноват, что _м_о_г_у_ совлекать _в_с_е_ мысленно?

И потому так люблю и чрезмерно узкие, и слишком свободные, вольные юбки!.. Опять — признание.

Сколько их сделал я тебе!.. Но сколько еще не сделал! Не о себе, здесь нет тайн, а как многое воспринимаю… в тебе… как о тебе томительно мечтаю, моя весталка! К «весталке»-то и тянет… к вратам заказанным утраченного рая…

Отвори, отвори… —

И твори, и твори… —

От меня получивши творило.

И, познавши восторг,

Из тебя что исторг,

Будешь часто шептать — отворила…

Последнее — извини! Ну, что, если ты меня так распела… Надо же быть справедливой, Ольгуночка… Т_а_к_ _в_и_ж_у.

Их игра…

Весталочке

Красавица моя, роскошка,

Какие плечи, бедра, ножка…

Пересказать тебя нет слов,

Ты вся из любострастных снов.

Ты манишь негой и очами,

Движений бойкостью, плечами,

Извивом розового рта…

Ты — Ольга, — и всегда не та.

Изменчива, как свет и тени.

Какие дивные колени!

За тонкой тканью вижу их,

Все выраженья ног твоих.

Они скромны — и так заманны,

Так раздражающе туманны,

В уют свой негою манят,

Тянуться к тайному велят.

Они и бойки, и покорны,

Тихи и огненно-задорны,

Но если… только… захотят… —

Раскроют рот — и поглотят.

                                             Тонька

8. VIII.46

Париж

Посвящается самой зрелой,

самой сочной и самой сладкой

грозди, № 1-ый — таков вкус

Тоника

ПЕТУХИ629

Из недавно найденного, при раскопках на Буало, пергамента. По-видимому, из считавшихся утраченными «Метаморфоз» Овидия. Разобрал и перевел Тоник

Вечер марта, в храм весталок

Залетел шалун-Амур

А весталки в эту пору

Загоняли на ночь кур.

Затревожились весталки —

«Сестры, где-то тут… Амур..?»

А старуха заорала —

«Загоняйте, дуры, кур!»

Кур загнали — и за прялки,

Стали прясть и цокотать,

А шалун своею стрелкой

Ну, легонько щекотать…

Взволновалися весталки,

Груди томно поднялись,

И нетронутые щечки

Нежным цветом занялись.

Напряглось и что другое, —

У весталок та же стать, —

Не сидится за работой,

Так и хочется скакать.

А мальчишка, с храма Весты,

Стрелкой, стрелкой… — «Ха-ха-ха!..

Все-то курочки — невесты,

Почему без петуха?..»

Шалунишке не сидится,

Лук потуже натянул,

Выбрал девочку покраше —

И, нацелившись, метнул…

«Ох, весталочки-сестрицы…»

Вся пылая, говорит, —

«Ах, не знаю… что со мною..?

Все, как полымем, горит..?»

Баловник — другую стрелку,

Третью… пятую… метнул…

Завершив игру старухой,

Улыбнулся — и порхнул.

Что тут сталось!.. Все весталки

В страстной пляске… — «ха-ха-ха!..»

А старуха завопила —

«Эй!.. скорей мне… петуха!..»

Покраснел за Тибром месяц,

Поглядел, прищуря глаз…

А на жертвеннике Весты

Огонек давно погас.

Поднялось над Римом солнце,

Засмеялось — ха-ха-ха..!

А в курятнике, в оконце,

Слышат… — восклик… петуха!..

Полетели куры с криком…

Нет, не куры, — петухи!

А девчонки к ним навстречу… —

Охи, визги, хи-хи-хи…

Обнимают, прижимают,

Руки плещут… хи-хи-хи!..

Разыгравшихся красоток

Обвивают петухи…

Даже старая старуха

Ухватила петуха!.. —

Ведь довел шельмец-мальчишка

До такого-то греха!

.

В тот безумный час разгула,

Сея топ, и бряк, и звон,

Шла когорта с караула,

Вел ее центурион.

Метким глазом Митридата

Оценив сей дар богов,

Он скомандовал — «ребята,

Ну-ка, сбросим петухов!..»

Миг — и все иное стало:

Вскрики, вздохи, томный стон…

Знамя римское блистало,

И блистал центурион.

Грозди сочные давили,

Жали кипрское вино…

Буйно лили, жадно пили… —

Доставали в чашах дно.

«Стройся!.. смир-рно!.. честь героям!

Марш!..» — и снова бряк и звон.

И пошла