Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950 - Иван Сергеевич Шмелев

Как ты чудесно-нежна ко мне! Я тебя все время _ч_у_в_с_т_в_у_ю, словно ты возле меня… душа твоя меня зовет, ищет. Оля — я с тобой, всегда. Я тебя ищу, _з_о_в_у.

Теперь о Меркулове. Ты страшно ошибаешься. М[еркулов] в моем житии — никакой! Он эти 3–4 мес. является на 5–10 мин. раз в неделю и даже реже. Я его переоценивал. Он, буквально, ничем не облегчает мне бытия житейского. Да я и не нуждаюсь в его присутствии. Я теперь точно знаю: все, что им делалось (о, пустяки!) — делалось ради собственного его тщеславия. Он никогда, ничем не поступился. Смешно ты пишешь: «он тебе стена (!), для твоего тонкого мира в шумах повседневности»! Да он — самая-то повседневность и есть! Я, я его еще чем-то моим — невольно — освежал, а ему — плевать, знаю. Все они — серота, возятся в мусоре, а ты вздумала восхищаться! Да еще за что-то радовать! Не делай сего. Это — смешно, а мне даже и обидно. И он такой же клеветник и зубополоскатель. Я знаю, что они (оба: и М[ария] М[ихайловна]) лгали на Юлю! Они ни о ком, никогда не сказали доброго слова! Я не слыхал: только плохое! Да, да. Я давно разочаровался. Юля среди всех этих «друзей» (это условное выражение, = «добрые знакомцы») — святая. Бог с ними. Я из миролюбия не отвертываюсь от них. Это — гнилое болото. В лучшем случае — приличные обыватели. Н_и_ч_е_г_о_ от них, для души, нельзя ждать, а как предметы для наблюдений — они тоже ничто, не нужны. Никогда ни одной оригинальной мысли, _с_в_о_е_й, ничего. А[лександр] Н[иколаевич] — сравнительно еще из лучших. Вчера он меня раздражил, но я не подал вида. У меня были по издательскому делу (о «Чаше»). Застали как раз, минутой позже, у меня А[лександр] Н[иколаевич]. Он, оказывается пришел — «должок получить». И он, в присутствии постороннего, все же, уходя, пошептал мне — «должок»… 178 фр..! У меня не было мелких, е тысячи не мог сдать. Ушел. И вот, сейчас явился — «должок получить». Я ему отдал, опять не подав вида. Ты видишь — каковы они. Обманута была и Юля: она думала, что А[лександр] Н[иколаевич] каждый день приходит ко мне и чем-то облегчает меня. И была поражена. Оля, поверь, это _в_с_е_ — _с_о_р, от которого мне трудно. Я терплю, потому, что я буду совсем один, если плюну на них. Я, я не раз сам брал для М[еркулова] — молоко, по воскресеньям. Когда он уезжал в церковь, а молока еще не привозили. Бывало, он, беря себе продуктовые карточки, предлагал взять и для меня — и брал. Последние 3 мес., когда я болею, он и это перестал делать. Они все привыкли ко мне, и мое им уже не импонирует — _п_р_и_в_ы_ч_к_а. Я для них — как все. Помнишь, из Эзопа?625 «Лиса, не видев сроду льва, с ним встретясь, со страсти осталась чуть жива… Потом опять ей лев попался, но уж не столь ей страшен показался. А в 3-ий раз лиса, потом — ив разговор пустилася со львом»626. А в 4-ый м. б. и на хвост ему напис… Так то-с… Зеелер — вот, единственный порядочный, верный, _ч_т_и_т_ служителей искусства! Но он завален домашним, «за все». Но он делает для меня много, и, действительна может быть другом верным. Когда гады пробовали меня поливать грязью, — вот эти — «советские патриоты» и прочая св-чь, он много сделал, пытался… писал и в Америку, и здесь остепенял кого надо, ибо старались меня изобразить «врагом Израиля». Это теперь о, клеймо!.. И мне многое портили, я писал тебе: и в Америке, и в Швейцарии, и в Париже. Меня хотели лишить (с благославления и молчаливого согласия Бунина!) что называется «огня и воды» (римское выражение), Зеелер за меня копья ломал. Благородно показала себя и Тэффи627. Остальные собратья — «нейтралы». Расловлевы — чистые628. Наталья Александровна — светлая. Нет, недостойны Меркуловы никакой «радости» от тебя, «дабы отразилось это и на мне». Напрасно, милая. Я протестую. Я не могу им простить перемывание ими перед тобой «60 л. костей». Они — лжецы! Они всегда готовы позлословить и делать добро чужими руками. Юля… — я знаю, только я! много сделала для Дяди Ваня, во имя ли Оли, во имя ли моих качеств. Без нее — как бы я мог, когда нельзя было получать из Швейцарии, моего же заработка сбереженного, а раз, когда мне перевели 500 швейцарских франков, официально, через «office de change», я одним ударом потерял на этом около 35 тыс. фр.! Меркуловы любят очень считать в чужих карманах (* (и в твоем _с_о_с_ч_и_т_а_л_и!)). Своего не шевельнут. Знай его. Умирай я с голода — мне м. б. кинут корку, да и ту возьмут из помойки. Это — мещане чистой пробы. Ну, радуй их… Если так… — тогда уж я _н_и_к_о_г_д_а_ ничего не приму от тебя, — мне будет горько=уравняла!

Родная, прости мне эту грязноватую страничку… М. б. я и сам виноват: я слишком быстр бываю, и впечатлителен, как и ты: и если мне окажут внимание на грош — я ломаю рубли, как и ты.

Благословляю тебя от всего моего сердца на святой труд твой. Я чту тебя. Твори, благословясь, благословленная!

Целую мою Олю, мое дитя.

Твой Ваня

Прилагаю деловое письмо о дарении тебе «Куликова поля». Ванька

Оля, Олюшечка, голубка моя, моя девочка!.. как я _в_и_ж_у_ тебя, как вспоминаю!.. Троицын день — твое _р_о_ж_д_е_н_и_е!.. О, всю бы тебя засыпал цветами!., всю бы нежно обласкал… «как ты умеешь»! — О, я бо-льше умею, я нашел бы еще, еще… творчески нашел бы!.. з_н_а_ю. Мы — _н_а_ш_л_и_ бы… новую душу… сделали бы дитя!., любовь — творит чудо. Но… прости… я раздражаю тебя… томлю… Но я сам так сгораю… так томлю себя — тобой!.. Ты и не воображаешь… _ч_т_о_ это?!.. Это ты, ласка твоя, нежность твоя. Строчки бисерные твои входят в меня страстной лаской… Я словно руки, губы твои слышу… и такое пылкое воображение во мне, что я… _п_о_ч_т_и_ с тобой… я вскрикиваю и задыхаюсь, в страстной любви… я слышу тебя, как чудесно и страстно дышит твое тело… я всю тебя слышу, знаю!.. Ольга!.. дайся… Оля… О, моя глупая galina!.. Я вспоминаю… пустой двор… _в_и_ж_у, как пышная курочка — после петуха — встряхивается… и понимаю, как