Живой Журнал. Публикации 2009 - Владимир Сергеевич Березин

И тут мы приходим к очень интересной теме, ради которой и затеян весь этот разговор — к теме маленького человечка. К тем "пьяненьким", о которых было собирался писать Достоевский. Тема эта неизбывна и постоянна во всей русской литературе — а что ж не считать литературой бардовскую песню русский шансон и прочие куплеты.

И вот, всегда в этом месте возникает призрак Зощенко. Причём, когда так говорят о Зощенко, то отчего-то имеют в виду, что Зощенко ничего не писал, кроме рассказа "Аристократка". Предпочтения — дело личное, но Зощенко написал массу рассказов различной тональности — от времён "Серапионовых братьев" до книги "Перед восходом солнца". Чтобы Шаов написал "Перед восходом солнца" я и помыслить не могу.

Можно искусственно притянуть некоторые черты, и говорить о сходстве. Но мы-то знаем, что "маленький человек Зощенко" это искусственно созданный человек, причем, созданный интеллектуалом особого рода. Это интеллектуал, ушедший на фронт из принципиальных соображений, Георгиевский кавалер, много думающий и рефлексирующий человек. Оттого искусственность его простонародного героя, выплеснутого из среды того самого хама, что шёл, шёл и пришёл (привет Мережковскому), видны не только при чтении биографии Зощенко, а в самих каких-нибудь "Уважаемых гражданах" — персонажи там будто хармсовские герои, будто фильмы Тарантино, полные карикатур не на реальность, а карикатур на карикатуры на реальность.

А вот Шаов как раз, как мне кажется, стилизацией не занимается. Это как фильм или сериал, в котором актёры не играют, а говорят, что есть. Это речь самого маленький человек, это песня маленького человека, что мечтал продать дьяволу свою душу за пиво, но душа у него была темная и дешевая, а пиво он любил светлое и дорогое.

Скажут, что это какой-то особый вид пошлости. Но что значит "особый", не говоря уж о том, что совершенно непонятно, что такое пошлость. Получается эта карикатура сложным образом — мне даже далеко не всегда не кажется, что автор ее хочет создать.

Второй после Зощенко культурологический отсыл — это несколько песен Владимира Высоцкого — в той части, где Высоцкий поёт "Ой, Зин, какие клоуны" или "Скажи, Серёга? Он похмелится утром, встанет…", и прочее напьюсь-просплюсь-опохмелимся. Очень интересно, как это делается: расхожая фраза или цитата, что вертится у всех в головах, меняется каламбурным образом: "Философ Декарт говорил, наливая: "Я пью, значит я существую." Аминь!". Или "Ещё темно, но из ветвей // Чирикнул первый воробей" ("Утренняя песнь города) — "В тяжёлом ритме болеро // канают граждане в метро". "Жестокой ревностью томим,// В командировке я влачился.// И думал: вдруг она с другим?// Стонал и тихо матерился ("Романс ревнивца"). Или "Ой ты Дао моё Дао,// Дао вечное моё// Дао важное, сермяжное, непознанное..." ("Шао дэ Цзин").

То есть, это нормальный ход низовой культуры. Придираться к рифмам совершенно бессмысленно — потому что "кабаки" неминуемо влекут за собой "от тоски", а "даже пива" зовёт рифму "тоскливо", и всё это на протяжении одного абзаца. Нет смысла воротить нос от обилия отглагольных рифм, или того, что "светофоров" рифмуется с "на просторах", а "ночей" с "Зачем?". Это-то как раз понятно — силлаботоника ещё со времён бардовской песни купируется исполнением.

И Шаов совершенно заслуженно пользуется успехом — потому что, конечно, это не "русский шансон" (нечто на манер морской свинки, что не морская и не свинка), это не бандитская музыка — потому что пьющий человек из under middlle class не очень хотел бы себя ассоциировать с бандитами, а именно песни "пьяненьких". Лебядкины и Мармеладовы под гитару. Как кричал немытый человек с чёрными манжетами Паниковский: "Жалкие, никчемные люди!".

Это все, конечно, очень интересная грядка для сбора социальных и культурологических наблюдений. Как живет этот слой, который был ничем и остался ничем, но понимает, как устроена шутка Шаова "Филлип Кьергегоров", который не помнит ровно ничего из той специальности, что ему дурно преподавали в институте, но натренирован на два десятка "высоких" фамилий — то есть, он знает, что Кьеркегор — это что-то из высокого, а Киркоров — что-то из "простонародного". Особый общественный слой, которому свойственна эта эстетика живёт тем, что общественный переворот отменил обязательства молодости (этим социальные катаклизмы и хороши — на них все можно списать), а водка осталась доступной..

Можно подумать, что предмет исследования мне отвратителен — вовсе нет. Это часть воздуха больших городов, это соседи по лестничным клеткам, это попутчики по маршруткам. Любить эту массу сложно, но ненавидеть священной и яростной ненавистью — себе дороже: вроде как ненавидеть погоду и мучиться в корчах от звука дождя.

Всё это ужасно интересно.

Но удивительно тяжело.

Извините, если кого обидел.

30 августа 2009

История про учебники

Ну, что — никому не нужны учебники, задачники и решебники по физике и математике — Гольдфарб и компания, семидесятые-восьмидесятые… А?

Извините, если кого обидел.

31 августа 2009

История про Ландлившица

А вот Ландлившиц не нужен ли кому?

Извините, если кого обидел.

01 сентября 2009

История, рассказанная в старой избе

Мы сидели в старой избе у холодной печки и травили байки.

— А вот был случай, мы поехали в гости к Никите Михалкову…

Я насторожился. Знаю я все эти истории про Михалкова. Сам рассказывал. Впрочем, люди были знатные и уважаемые, хоть и в опале.

— Дело было в начале девяностых, в пространстве между путчами. Тогда стиль времени ещё не устоялся и никто не знал, как надо жить, что есть, что пить и во что одеваться. Так вот, приехали мы к нему на дачу. Ну там, Руцкой с супругой, чины всякие, все расселись за столом и обнаружили себя в декорациях какого-то дворянского гнезда. То есть не настоящего дворянского гнезда, а какой-то экранизации Чехова пополам с Тургеневым. Повсюду звучит неоконченная пьеса для механического пианино, колышатся кисейные занавески и Прошки с Дашками расстегаи с кулебяками стремительно разносят.

Тут встаёт хозяин и говорит:

— А теперь, дорогие друзья, я попотчую вас чудесным коньяком, что подарил мне в Париже князь Оболенский… Ему выдержки, не поверите ли, двести лет! Да-с! Артёмушка, возьми там, вон там, в буфете, бутылочку такую початую, пузатенькую…

Артёмуша встаёт и вдруг, тупясь в пол, говорит:

— Папа! А мы на прошлой неделе с друзьями хотели выпить… Смотрим — стоит початая… Ну мы и выпили…

Тут хозяин преображается, его