Сборник "Русские идут!" - Юрий Никитин

При виде меня, Яузов вскинул брови, оглядел с головы до ног. Зато вроде бы ничуть не удивился, увидев рядом со мной красавицу княгиню. Она светло улыбнулась министру обороны, он поклонился, что-то пробурчал, снова поклонился, все же ошарашенный, не зная как держаться, наконец повернулся ко мне:

– Вы хоть знаете, кто ими руководит?

– Черногоров, – ответил я.

Он помрачнел:

– Черногорова ищут... Найдут, никуда не скроется. А там в музее этот горластый!

– Который?

– Тот, что все на митинги народ поднимал. Анчуткин!.. Да, тот самый... Нет, здесь его депутатская неприкосновенность не спасет...

– Жаль, – сказал я искренне. – Он в самом деле никаких благ для себя не выгадывал.

Стелла сказала негромко:

– О чем вы говорите, когда люди стреляют в историческую ценность? Вы знаете, сколько этому музею лет?

Яузов искоса посмотрел на нее, вздохнул. Похоже, на языке что-то вертелось, но не сказал, красивым женщин все позволено, даже больше, чем Юпитеру.

– Как остановить, – сказал я трезво. – Джинна выпустили из бутылки... Правда, этот джинн и спутал карты как Пентагону... или кто из них там посылал своих коммандос в Кремль... ЦРУ, госдепартаменту... так и нам. С таким чертом из бутылки сладить трудно. Но зато он на нашей стороне!

Черт из бутылки, заполнив всю площадь так, что теперь уже и танки в нем утопали как зеленые кустики роз среди половодья, постреливал по окнам, иногда в какой-нибудь части выстрелы превращались в шквальные: с тот стороны кто-то из осажденных осмелился выстрелить в ответ.

К Яузову подбежал молоденький офицер в форме танкиста:

– Товарищ главнокоманедующий!.. Только что сообщили, что русский президент прибыл в тамошний аэропорт. После парадной встречи отбыл в резиденцию. Несмотря на события в России, как он заявил, сперва подпишет все договора, завершит встречи, и только тогда вернется.

Яузув кивнул:

– Похоже, не сомневается в нас. Черт, знал бы, что нас уже было повязали как кроликов?

Я удивился:

– И вас?

– Меня нет, – сказал он, морщась, – но если власть сменить молниеносно, а в стране тишь да гладь, то армии, вроде бы, незачем покидать казармы. Расчет был на этом! А если бы большинство из членов прежнего правительства продолжало работать... Понимаете?

Я кивнул:

– Понимаю. Но, к счастью, народ такой правильности не понимает.

Треск винтовочные выстрелов отсюда казался похожими на хлопки лопающихся воздушных шариков. Словно их рассыпали вокруг музея, и топтали шипастыми подошвами. Богато украшенные ворота рухнули, мы слышали треск, с которым выворачивались огромные штыри из косяков. Толпа ввалилась галдящая и стреляющая. Мы в бессилии наблюдали, как в широкие ворота вваливается все больше и больше народу. Что там будет с ценными экспонатами... лучше не смотреть в сторону княжны.

Я сказал ей виновато:

– Они опьянели от свободы!.. Но все-таки... Все-таки они вышли на улицы с ружьями, вышли защищать свою страну. Свое право носить оружие! Это же теперь люди... которые взялись просто ниоткуда!.. До этого была сплошная дрянь, были сябялюбцы, трусы, подонки, приспособленцы, были нафигисты... и вдруг откуда-то появились люди. Теперь надо не спугнуть в них это... человеческое! Чтоб не вернулись снова в свое подлое и равнодушное скотство, что считается благополучной нормой. Да черт с ним, музеем. Мне его тоже жаль, но люди дороже. А они только тогда люди, когда сами вышли с оружием в руках на улицу... Не их погнали защищать, а вышли сами!

Яузов покивал с грацией носорога, прогудел:

– Это утрясалось бы еще долго. Ну, гражданственность, осознание... Я доступно объясняю?

– Доступно, доступно, – пробормотал я.

– Тещ бы стреляли, – объяснил он, однако, с крестьянской обстоятельностью. – Соседей по коммуналкам... А гражданственность – это уже!.. Понимаете, уже. Надо поблагодарить штатовцев.

Я спросил ядовито:

– А Сказбуш не скажет, что это его глубоко продуманная акция?

Он с подозрением посмотрел на меня:

– Да нет, не скажет. Эта вот гражданственность... это не его заслуга. Прямо скажем, не его. Мне кажется, что эти лица... которые эту гражданственность торопили... гм... сами ошарашены. Да, прямо так скажем. Сами ошарашены, что так враз и... все в дамки.

Стелла с гримаской отвращения смотрела на древний музей. Толпа вливалась и вливалась в черный зев разрушенного входа, затем из окна третьего этажа выбросили человека. Толпа внизу радостно заревела. Из соседнего окна выбросили его одного, еще живого. Он страшно кричал, размахивал руками.

Мне почудилось, что донесся тяжелый удар об асфальт. Стелла вскрикнула:

– Прекратите!.. Прекратите немедленно!

Яузов посмотрел на меня, я украдкой подал знак отрицания. Яузов покачал головой, развел руками:

– Это дело милиции. Омоновцев... Не могу же я со своими танками! Скажут, переворот.

Я сказал торопливо:

– Завтра вернется Кречет. А к этому времени толпа угомонится. Если же пойдут громить магазины, тогда можно и танки...

– Какие танки? – вскрикнула она в ужасе. – Против простого народа?

– Ага, – сказал я зло, – сейчас он уже простой, уже раскаявшийся, да?

– Да, – отрезала она настороженно, потому что в голосе моем была издевка, которую она не поняла. – Да, если хотите!

Я смолчал. Трудно говорить с людьми даже не прошлого, а всего лишь ненышнего века тому, кто живет идеями следующего. А в новом мире люди обязаны быть злопамятными. Порядочным человек всегда злопамятен. Он обязан быть злопамятным!

Наше сегодняшнее всепрощение, если честно, от доброты ли или от трусости? Когда пьяный нахамил и плюнул в морду, не даем сдачу потому, что прощаем неразумного, он-де не знает что творит, или же просто страшимся нарваться на скандал? Ведь не только плюнет еще раз, но и меж ушей врежет?

Понятно, большинство людей не могут дать сдачи из-за своей слабости, трусости, зависимости, бедности и пр. Не дай им отговорку в виде христианского прощения, у этих несчастных еще и язва желудка разовьется на нервной почве, сердечные приступы, а так можно сослаться на более высокую мораль, вздохнуть лицемерно, что вот хотел было догнать и размазать обидчика по стенам, но надо быть добрым, милосердным, гуманным...

Нет, в двадцать первой век это лицемерие двадцатого уже не войдет. Оно не только отвратительно, но и вредно для общества. Те, кто придумал эту спасительную формулу, придумали ее для других, не для себя. А сами бьют со всего размаха. Бьют безжалостно, но когда попытаетесь замахнуться в ответ... только попытаетесь, вам с укором напоминают, что надо быть милосердным. Пока вы колеблетесь, вам врежут еще раз, да так, что теперь уж точно рука не поднимется.

Оглядываясь назад, надо признаться, что с той, первой попытки сместить Кречета, мы все жили слишком беспечно. Вторую попытку не ждали, и она застала нас врасплох. Кречет слишком круто поворачивал страну, недовольные нашлись даже в ближайшем окружении. Но если одни только критиковали, то другие активно работали против.

Меня взяли как сонного петуха в курятнике, только теперь составлял разрозненные картинки в единое целое. Штатовская резидентура получила сигнал о начале операции, в тот же час в газеты и эфир пошли заранее подготовленные материалы. Анчуткин совершенно искренне решил, что самое время поднять народ против гнилого режима за торжество коммунистического строя. И поднял, и вывел на улицы.

Черногоров сделал вид, что усиливает борьбу с преступностью, но умело продемонстрировал бессилие милиции, омоновцев, и воспрянувшая толпа пошла на приступ Останкинской телебашни.

Одновременно, к двум большим группам туристов, где все мужчины были как один накачанные здоровяки, подъехали два большегрузных КАМАЗа. Задний борт открыли, туристы мигом разобрали оружие, превратившись в элитных коммандос, сели на машины, а те взяли курс: одна к телебашне, другая – в Кремль.

Стыдно сказать, но Кремль захватили почти с той же легкостью, что и телебашню. Практически, без выстрелов. Операцию штатовцы провели, надо признаться, блестяще. Образцы сверхсекретных пропусков Черногоров добыл, на штатовской аппаратуре тут же сделали дубликаты, заранее знали все коды, пароли, где кто будет находиться в какую минуту. Кремлевскую охрану взяли как сонных цыплят. Правительство пикнуть не успело, как уже сидело... скажем мягко, интернированное.

На телевидении тот телекомментатор, который страдает нарциссизмом, радостно провозгласил в эфир заранее заготовленный текст о падении диктатуры черного генерала, о возвращении истинно русских православных ценностей покорности богу и угодливости властям, о великой щедрости заокеанской демократии, что протянула руку помощи заблудившемуся русскому народу.