Записки капитана флота - Василий Головнин

Такатай-Кахи убедительно меня просил доверить ему и сие письмо, которое, говорил он, доставит ему великую честь, когда в Японии сделается известным, что он удостоился от вельможного российского губернатора официальное письмо церемониально вручить в собственные руки обуньио, но в этом я ему решительно отказал, объяснив прежде, что сколь я ни уважаю его ко мне дружество, но в сем случае представляю особое лицо и не смею на счет великого достоинства российского губернатора возвысить его звание без нарушения возложенной на меня отличной доверенности. Место свидания с главными японскими начальниками я решился назначить на берегу, ибо вызывать их на шлюпках было дело вовсе невозможное. Если, по словам Такатая-Кахи, во время появления оных двух начальников на улицах в своих норимонах (носилках) люди всегда падают на колена, то согласится ли такой гордый народ на простых шлюпках иметь свидание с начальником судов чужой земли без всякого церемониала?

К тому же я в сем важном деле имел доверенное письмо губернатора, уполномочен был действовать по высочайшей воле и при отправлении меня к японскому правительству во всем представлял лицо посланника, а потому, ежели бы и воспоследовало со стороны японцев варварское вероломство, то мог быть уверен, что наше правительство поступок мой не признало бы безрассудною неосторожностью, но делом национальным, в исполнении коего я желал только соблюсти приличную возложенным на меня лестным обязанностям важность и поступать с решительною уверенностью для восстановления и в Японии уважения к званию посланника.

Такатай-Кахи, получив от меня официальное письмо начальника Охотского порта и выразумев важность письма губернаторского, просил меня позабыть нескромное требование доверить ему оное и тотчас поехал от нас на берег, а на другой день возвратился к нам на шлюп прежним порядком и, переодевшись в каюте опять в церемониальное платье, начал разговор от имени двух начальников, которые просили уведомить их, не нуждается ли в чем-нибудь экипаж российского корабля и сам корабль не требует ли, как им сделалось известным, от продолжительного из Охотска в позднее время года плавания, исправления? На эту статью ответствовано от меня было одною благодарностью, и что кроме свежей рыбы, воды и зелени (и то если имеется здесь в изобилии) ни в чем не имеем нужды, и корабль исправления не требует.

Потом сказал он мне, что он с должными по своим обычаям обрядами вручил письмо охотского командира двум начальникам, которые по особой к нему доверенности обнаружили ему свои мысли, что сделанные в оном письме объяснения полны и весьма удовлетворительны, а предложение мое иметь с ними свидание для вручения письма иркутского губернатора принято с величайшею радостью, и что теперь он прислан условиться со мною о церемониальных обрядах при моем с ними свидании, и в первую очередь – о почетной страже.

Я объявил, что буду иметь при себе десять человек с ружьями, кои выйдут на берег с флагами, военным и белым переговорным, несомыми двумя унтер-офицерами, офицеров не более двух и переводчика японского языка. Ехать же на берег я соглашаюсь в предлагаемой от начальников губернаторской парадной шлюпке в дом, где назначено иметь свидание; после взаимных приветствий, которые с моей стороны будут состоять по нашему известному ему европейскому обычаю в одних поклонах, внесутся для меня кресла, а для офицеров позади меня – стулья, на коих мы должны будем сидеть. При начинании разговоров от меня или японских начальников я буду в знак отличной почтительной к особам сим внимательности вставать и потом по-прежнему садиться на свое место.

На все сии требования Такатай-Кахи объявил свое мнение, что они без всяких затруднений начальниками признаются приличными, кроме ружей. «Ибо, – говорил он, – нет у нас примера, чтоб иностранной земли посланники, приезжавшие к нам для объяснения какого-нибудь дела, допускаемы были при церемониальном свидании со своею свитою, вооруженною огнестрельным оружием; довольно будет для вас чести в сравнении других европейских послов, бывающих у нас в Нагасаки, иметь вашей страже одни сабли, а ружья оставить. И так, – продолжал он, – сделано немаловажное и в наших законах первое еще отступление, что вы с кораблем впущены во внутренность нашей гавани со всеми имеющимися на корабле военными орудиями и порохом и даже при начавшихся теперь переговорах не отняты у вас способы, ежели бы вы вздумали поступить с нами неприятельски».

Убедясь в истине приобретенного нами преимущества, какого, сколько мне из путешествий известно, ни один из европейских кораблей еще не имел, я охотно готов был уступить в рассуждении ружей и просил Такатая-Кахи слегка оное право предложить в таком только виде, что без ружей стража не будет воинская и потому несоответствующая носимому мною званию начальника российского императорского корабля. «У нас, – сказал я ему, – ружья имеют право носить одни только военные, подобно как у вас воин носит две сабли, следовательно, наши ружья суть не что иное, как другая ваша сабля». Впрочем, я повторил ему мою просьбу, чтоб он в случае возражения со стороны двух начальников, что это может быть противно законам их земли, оставил дело сие без внимания и ни малейшего не показывал виду, чтобы отказ в ружьях воспрепятствовал мне исполнить мое намерение ехать для свидания на берег, ежели только на все прочее, как он обнадеживал, начальники будут согласны. Такатай-Кахи записал в книжку весь наш разговор об обрядах свидания и отправился на берег.

В следующий день в обыкновенное утреннее время приехал он на шлюп и с веселым видом сказал мне, что два начальника на все согласились, и даже в ружьях. «Сначала, – говорил он, – они немного призадумались, но не сказали мне ни слова. Тогда я взял смелость объяснить им все то, что вы мне говорили о праве ружья в России, и теперь объявляю вам официально, что завтра оба начальника будут ожидать вас на берегу в приготовленном доме для церемониального свидания, где примут письмо иркутского губернатора. В двенадцать часов я по приказанию начальников приеду за вами на парадной губернаторской шлюпке. Но вот еще один пункт обряда не объяснен: неужели вы войдете в сапогах в аудиенц-залу, где постланы будут чистые ковры, на коих сами главные начальники будут сидеть на коленях? Войти в сапогах противно нашим коренным обычаям и почитается величайшею грубостью. Вам должно будет в передней комнате скинуть сапоги и войти в одних чулках». Такое неожиданное, странное для европейцев требование привело меня в некоторое замешательство, ибо я при условии об обрядах не почитал нужным выставить, что мы будем в сапогах. Японцы же, как это у них дело обыкновенной, простой даже учтивости, как я после узнал от господина Головнина, также не считали нужным объясниться. Меня это привело в великое затруднение.