Шолохов. Незаконный - Захар Прилепин

А тут – пацан, сам предложивший немецкому журналисту продать Германии секреты Родины.

* * *

Близился XVIII партийный съезд. Физически уничтожив оппозицию – от идейных оппонентов до тех, кто действительно был вовлечён в те или иные формы заговорщической деятельности, – Сталин сделал партию подконтрольным ему инструментом.

1939 год – апогей политической канонизации Сталина в качестве вождя. Но вождь не может быть канонизирован в одиночку. Его должны окружать достойные соратники.

В преддверии съезда «Литературная газета» от 1 марта 1939 года опубликовала коллективное письмо представителей пролетариата, приветствующих советских литераторов. «Нам дороги и близки бессмертные творения М. Горького, В. Маяковского, мы любим прозу М. Шолохова и А. Толстого», – говорилось в письме.

Приведёнными фамилиями список писателей ограничивался.

Под письмом стояли подписи героев труда, стахановцев, включая самого Алексея Стаханова. В силу того, что подобные письма сочинялись не трудовыми коллективами, а партийным аппаратом, становилось очевидным: три месяца назад ходивший по смертной кромке Шолохов, так же как и глава страны, канонизировался при жизни, будучи внесённым в строго выверенный квартет недосягаемых литературных величин, двое из которых уже ушли в мир иной.

В номере от 10 марта «Литературная газета» назвала имена писателей, которым оказана высокая честь стать делегатами важнейшего политического события эпохи – очередного съезда ВКП(б): Шолохов, Фадеев и поэт Александр Прокофьев. После смерти Маяковского на место главного поэта в течение почти всех 1930-х годов претендовал Пастернак, но теперь Сталин был в нём разочарован. Прокофьев, наряду с Твардовским и Алексеем Сурковым, входил в число новых претендентов на место главного поэта. Он действительно сильно начинал, к тому же имел безупречную биографию: воевал в Гражданскую, затем восемь лет служил чекистом.

Помимо Шолохова, Фадеева и Прокофьева, по писательской квоте на съезд попали легендарные лётчики Георгий Байдуков и Михаил Водопьянов, состоявшие в СП как авторы оригинальных сочинений о делах своих лётных.

Съезд проходил с 10 по 21 марта.

В своём выступлении Сталин дал понять, что самое страшное сражение уже близко: капиталисты рассматривают новую мировая войну как средство «нового передела мира… в пользу более сильных государств». К агрессивному блоку он причислил Германию, Италию, Японию. В докладе привёл множество убедительных статистических цифр, характеризующих советский индустриальный прорыв: затем, товарищи, и пришлось пострадать.

Шолоховский портрет из номера в номер появлялся на страницах «Литературной газеты» всё время съезда. Вёшенское семейство, не открывая газеты, гадало, на какой странице в этот раз будет наш орденоносец.

В номере от 20 марта почти половину газеты занимал доклад Жданова, и ещё треть – шолоховское выступление. В нём Шолохов отплатил вождю и своему государству за спасённых друзей и за собственную жизнь. За звание академика, за баснословные тиражи, за награды.

Он напомнил, что в иные времена, до 1917 года, писателей тоже награждали: «Их “награждали” ссылками в Сибирь и изгнанием, их привязывали к позорным столбам, их отдавали в солдаты, на них давили всей тупой мощью государственного аппарата, церкви, наконец, их попросту убивали руками хлыщей-офицеров». Иное дело сейчас: «Мы избавились от шпионов, фашистских разведчиков, врагов всех мастей и расцветок, но вся эта мразь, все они по существу были не людьми, не писателями в подлинном смысле этого слова. Это были, попросту, паразиты, присосавшиеся к живому, полнокровному организму советской литературы. Ясно, что, очистившись, наша писательская среда только выиграла от этого».

Верил ли Шолохов в то, что говорил о собратьях по ремеслу на съезде?

Ответим коротко и прямо: нет.

Зато верил в другое.

В шолоховском выступлении – в ответ на сталинское предсказание неизбежной и страшной схватки – впервые появляется милитаристская, вполне идущая ему, нота: «Мы, писатели, надеясь в будущем по количеству и качеству продукции обогнать кое-какие отрасли промышленности, никак не собираемся обгонять одну отрасль – оборонную промышленность, во-первых, её все равно не обгонишь, а во-вторых, это такая хорошая и жизненно-необходимая отрасль, что её просто как-то неудобно обгонять. Пусть она растёт и дальше нам на доброе здоровье, а врагам на смерть.

Советские писатели, надо прямо сказать, не принадлежат к сентиментальной породе западноевропейских пацифистов… Если враг нападёт на нашу страну, мы, советские писатели, по зову партии и правительства, отложим перо и возьмём в руки другое оружие, чтобы в залпе стрелкового корпуса, о котором говорил товарищ Ворошилов, летел и разил врага и наш свинец, тяжёлый и горячий…»

Здесь Шолохов, с высоты своего положения, в первый и последний раз позволил себе весёлую издёвку над теми, кто когда-то запустил слухи о плагиате и рукописи, обнаруженной в полевой сумке убитого белогвардейца:

«В частях Красной армии, под её овеянными славой красными знамёнами будем бить врага так, как никто никогда его не бивал и, смею вас уверить, дорогие делегаты съезда, что полевых сумок бросать не будем – нам этот японский обычай не к лицу (Аплодисменты). Чужие сумки соберём (Смех, аплодисменты)… потому что в нашем литературном хозяйстве содержимое этих сумок впоследствии пригодится (Смех)».

Подоплёку сказанного Шолоховым во всём огромном зале поняли разве что Фадеев и Сталин. Большинство делегатов были уверены, что он имеет в виду приграничные провокации на Халхин-Голе. Он, конечно же, и про Халхин-Гол говорил – но не лишил себя удовольствия передать привет своим многочисленным недоброжелателям, в том числе Феоктисту Березовскому, которого было уже не разглядеть: в начале 1930-х он бросил писать и практически не упоминался в советской прессе.

Выступление Шолохова, сообщала «Литературная газета», закончилось бурными аплодисментами, перешедшими в овацию.

Зал поднялся.

Шолохов, улыбаясь, сходил с трибуны.

Сидевшие в президиуме – Сталин, Ворошилов, Молотов, Берия, Жданов, Каганович, Микоян – тоже аплодировали и улыбались.

* * *

10 апреля в кабинете Маленкова в ЦК ВКП(б) был арестован Николай Ежов. Говорили, что едва в помещение вошли сотрудники НКВД во главе с Берией, Ежов поднялся, достал из кобуры пистолет, положил его на стол и произнёс: «Как давно я этого ждал!»

18 апреля он начал давать показания: «Я не тот, за кого меня принимала партия. Прикрываясь личиной партийности, я многие годы обманывал и двурушничал, вёл ожесточённую, скрытую борьбу против партии и советского государства». Сначала он признался в работе на польскую разведку. Затем – на немецкую.

В показаниях Ежова фигурировал публицист и писатель, шолоховский знакомый, Михаил Кольцов – завсегдатай ежовского литературного салона. 13 декабря 1938 года в редакции газеты «Правда» Кольцов был арестован. На допросах Ежов утверждал, что у Кольцова были близкие отношения с его покойной женой, Евгенией Соломоновной, и он контактировал с ней по заданию английской разведки. Сама Ежова была завербована ещё ранее, как утверждал Ежов, своим вторым мужем Александром Гладуном.

Шолохов в