Дневник. 1918-1924 - Александр Бенуа

Беллочка Каза Роза рассказывала ужасы про квартирные стеснения в Москве, аресты, ночные проверки со сторожем, понятых. Она же и о выставке Кончаловского, Машкова и Фалька, которые, все трое, снова поправели, особенно Машков, стал специально работать под нэпманов — все масляные натюрмортики. Раддов рассказывал, что Володя Лебедев занялся особым жанром для карикатурных журналов. Он вырезает из журналов фотографии головы и руки, располагает в диком, произвольном порядке и пририсовывает к ним личности. Он пророчествует, что через три года Лебедев обратится к самому трезвому и плоскому реализму. Рассказывал Радлов и о редакторе «Жизни искусства» — коммунисте, кавказце Гайке Адонце, убежденном, но шалом, у которого богатая мать, присылающая ему доллары из-за границы, который здесь и в самое худшее время ежедневно пьянствовал (у него пьянствовали Пунин и комп.), который знаменит своим изречением: «Коммунизм — коммунизмом, но без мамы скючно!»

От компании, пировавшей у Павловой где-то в Англии, открытка. Среди подписавшихся: она сама, Аллегри, Шаляпин, Дандре. По этому видно, что меня там ждут. Ох, завтра приезжает Кристи, и он должен привезти мою командировку, после чего, не откладывая, надо будет приниматься за хлопоты. А надо ли прибегать к посредничеству Надежды Евсеевны? Кстати, как же мне теперь быть — я совсем иссяк, и предстоят большие траты (под долги).

Наши дамы очень смущены признаниями Марочки Ате, что у нее роман с каким-то юношей, к которому она ездит куда-то в конец Невского. Она же молила портниху м-м Пресс (это уже известие от Матрены) достать ей молодого человека, ее-де Сергей Николаевич (Тройницкий) не удовлетворяет: как ляжет в кровать, то захрапит. Значит, не зря доктор Чератти в Лугано (тогда она была женой Яремича) поставил диагноз, что она эротоманка! Ну, а как же С.Н.? Знает и терпит? При его цинизме — это вполне допустимо.

Жарко, ветерок, пыльно, небо в великолепных, очень разнообразных облаках. Акварелирую один из версальских рисунков («нотгафтовой серии»). Решил заняться этим, так как после полученной отставки («вычеркнут» Глазунов) не верю, чтоб с «Щелкунчиком» что-нибудь вышло. Гаук все еще путеществует с балеринами по югу. Ходит слух, что антрепренер несет большие убытки.

В Эрмитаже начинаем группировать картины XIX века в пределах отведенных комнат. Возникает сомнение, как бы академическое и салонное искусство, варясь в собственном соку, не показалось бы слишком приторным и банальным и, наоборот, как бы барбизонские пейзажи не сообщили бы этой комнате нудное однообразие. Пожалуй, лучше все же не слишком строго придерживаться системы.

Долли не явилась, но прислала письмо, подписавшись без всякого на то основания «Долли Лейхтенбергская».

Выходя из Эрмитажа, встретил Атю с Татаном. Я их хотел стащить к Добычиной, но Татан потребовал, чтоб его свели к тете Махе. Позже Атя с ужасом рассказала, как тетя Маха продолжала свои конфидонсы с молодым человеком — «настоящим мужчиной», о том, что Сергей Николаевич ее не удовлетворяет, — все с визгом, с закатыванием и сверканьем глазок, щипками. Как был прав Аргутинский, когда он умолял Акицу не позволять Леле бывать в обществе этой украинской менады!

У Добычиной сидел часа два, но денег за акварели не видно. Вместо них все разговоры: то Кук их берет, то Кунины, то Шимоновы, да вот не знает, из какого расчета биржи платить мне… Тут же говорится, что она нарочно не слишком старается, так как еще момент не настал, а как настанет (я, напротив, утверждаю, что он не настанет. У меня в кассе всего 3500, а еще авось завтра из Союза драм, писателей получу 4000), она сразу эти деньги раздобудет. Рубен поступал в нештатные сотрудники к Нерадовскому и очень заинтересован. Весь вечер читал книгу француза Курье де Мере из Шавоньера — заметки простых очерков, дающие, однако, необычайно яркую картину Наполеоновской эпопеи. Вечер завершился подобием драмы: Акица со свойственной ей стремительностью несла по неосвещенному коридору в неосвещенную кухню еще не остывший завар (Мотя в это время ходила к сапожнику) и на пороге оступилась, чуть не упала и ошпарила себе правую руку. После этого четверть часа трагических стонов моления о помощи (Атя помазала йодом), а затем сейчас же реакция в веселую сторону: хохот до слез и т. д.

Жара, душно, все время собирается гроза. Но так она и не собралась. Все в поту. У нас в кухне настоящий журфикс, так как идет глажка, а к тому же принялись готовить… Акица спала хорошо, встала бодро, но потом весь день маялась и после обеда сразу слегла. Призванный доктор Шмидт думает, что обойдется, посоветовал прикладывать лед, но мороженщики прекратили его подавать. Придется довольствоваться свинцовыми примочками. Он считает, что есть повреждение хряща и надкостницы шестого ребра. Пузырь на ошпаренной руке он велел проколоть и это место смазывать. Вот и вышел из строя на время мой главный мотор. Но где же мне теперь набраться энергии, чтоб хлопотать об отъезде? Тройницкий тоже как-то размяк. Был сегодня в Акцентре, но не получил своих денег, забыл справиться и о моей командировке.

Утром почти закончил акварелировать «Бассейн Аполлона» (по моему хорошему масляному этюду, а зачем я столько этюдов за эти годы распродал).

В 12 часов ко мне зашел швед Олаф Оттон Джонсон — круглолицый, безбородый, рыжий детина, который у меня был еще на Адмиралтейском канале. Он интересуется живописью, сам рисует и даже преподает в школах, немного коллекционирует. Привела его третьего дня тревога из-за найденных им в бывшем дворце Павла Александровича (а до этого бар. Штиглица, а после него еще в 1915 г. — завода Паарвиалайнен) картин Макерта. Так как я знал, что в этом дворце имеется и пленэр Ф.Морэса, то выразил готовность туда за ним последовать. И мы сговорились на сегодня. Но не так-то легко это далось. Бывшая учительница помещенной ныне во дворце современной школы не явилась в ожидаемый срок, и мы вдвоем слонялись по пустым коридорам, полуразрушенным кухням, лестницам и комнатам, превращенным в классы, в поисках той двери, через которую можно было бы проникнуть в замкнутые фасадные парадные залы. «Найти бы только дверную ручку, тогда бы я открыл», — приговаривал мой компаньон, но все ручки оказались вывинченными и исчезнувшими. Наконец, оставив меня одного в одном из чудовищно грязных с «эротическими» надписями на стенах классов, Джонсон отправился на поиски «человека с ключами» и через полтора часа нашел целых двух: одного славного мужчину, служившего дворником еще при Николае, и одного матроса с «клошами» — вероятно, комиссара заведения. С ужасным усилием и после всяких еще переходов они проникли на парадную лестницу с мраморными инкрустированными перилами, а оттуда в приемную с двумя огромными пейзажами — «Моренная долина» и «Буря в горах» в духе нашего Мещерского, и через комнату с эстрадой в столовую (без всякой мебели), где и оказался с одной стороны Макерт, подлинный, огромный и довольно еще приемлемая (какой-то венецианский концерт XVI в. с лестницей, спускающейся к воде, дивная роскошь в понимании 1870-х годов), а насупротив его — несравненно менее приемлемая, но столь же огромная картина — произведение-сотрудничество Лиция-Мейера и А.Вагнера, изображающая «дары охоты» сеньора в костюме времен Карла I (тоже из местных), принимающего приношения своих вассалов, состоящие из оленя и всякой дичи.