Дневник. 1918-1924 - Александр Бенуа

В газетах сообщается, что патриарх Тихон служил в Донском монастыре (при сборе иностранных корреспондентов. Итак, инсценировка!) и что он обратился со словами к присутствующим, в котором еще раз отрекся от политики. В беседах он протестует против своего низложения и вообще не признает новой церкви. Вот где и зарыта собака его освобождения. Это сделано для того, чтоб разжечь смуту в церкви и тоже дискредитировать ее. Выступает еще и здешняя древлеапостольская церковь. Костел, кажется, относится к церкви Введенского, как кальвинизм к лютеранству. И все это всего через каких-нибудь сорок лет со смерти Достоевского!

Жара, ясно, хорошо. У нас по квартире букеты сирени, попахивает земляничным компотом.

Кончил совсем «Курицу», сделал пакет для отправки, написал письмо Мексину, и Юрий должен был отправить через железнодорожную «артель», но таковая в своем прежнем виде перестала существовать, а новая организация не берет таких больших посылок. Да и за небольшую посылку берет 250 лимонов! Что же делать? Пошел Юрий в Госиздат, но курьер в Москву отбыл вчера, и когда поедет следующий, неизвестно. Не видать мне и этих моих денежек! Неутешительно и то, что, говорят, вовсе остановились сделки на золото (как же я продам свои фунты — мой последний запас?). За них арестовывают, таскают в Москву. И все это — чтобы искусственно поднять бумажные червонцы, которые уже и достигли 800 лимонов (реальный их «черный» курс слетел на 1000, а, говорят, он уже достигал 2000).

В Эрмитаже организую первый «ампирный зал». Решил Хессов не выставлять, зато повесить англичан XVIII века. Боюсь, что не удастся выставить Энгра (гр. Гурьева), на нем большая дыра, а Альбрехт сегодня отбыл на полтора месяца в отпуск. Захожу с Эрнстом в Строгановский дворец, где за отсутствием К.В.Тревера водит Орбели. Среди вещей Пекарского и других, неведомо почему туда попавших, находим два портрета Жерара, один Лефебра и кое-какие примитивы. Орбели робко умоляет, чтобы без Камиллы мы не брали вещей из самой галереи. Она пропадает в Марьино, где переписывает уцелевшую там библиотеку. Кто, в конце концов, автор изумительно совершенных, очень свободных копий лоджий Рафаэля? Несомненно, что это француз и скорее середина XVIII века. Ничего общего с сухостью Меттенлейтера они не имеют.

Захожу в магазин Дациара, чтобы поднести (за полученную еще год назад хорошую большую книгу) хозяину один из костюмов. Он выбрал «портного». Как раз в это время компания оценщиков от Наробраза с Лещей Келлером в качестве эксперта была занята переоценкой поставляемых на продажу предметов, оцененных сначала, сгоряча, слишком высоко. Но и теперь никто их не купит. Это все роскошная, безвкусная мишура 50—60-х годов. Не ходок этот товар и потому, что он считается «краденым». Среди картин — противная м-м Полишинель Байара. Играющий роль переоценщика в собственном магазине — бывший его владелец с горем говорит о том, что им приходится торговать этим ворованным товаром. А как раз скоро исполняется столетие маститой, честной фирмы. Совсем не идут и «производственные» товары — кисти, краски и т. п. Все это не по карману современным художникам.

Разбитый, возвращаюсь домой. После обеда приходит чета Шапориных. С ней, оказывается, я был знаком в Париже и встречался на вечерах у Жоржа Девальера. Их привели ко мне сведения, будто Дягилев пригласил Слонимскую на гастроли в Монте-Карло. Так вот их кукольный театр, в котором, впрочем, действуют застрявшие здесь куклы Слонимской, и ныне подвизается в Театре юных зрителей, а еще лучше следовало бы пригласить ее, а не Слонимскую. Он много рассказывал про свою кантату в шести частях на текст Блока «Куликовская битва». Одновременно с ними явилась очень сомнительная фигура огромного роста — г-н Мазуров, пишущий под псевдонимом Дэм в «Красной газете» музыкальные критики. Эта образина потрясена известием, что Художественный театр получил от правительства 4 триллиона на ремонт, и больше всего его смущает то, что двадцатипятилетие театра (по случаю которого и ассигнована эта помощь) прошло неотмеченным. Так вот он надеялся узнать у меня, столь близко стоявшего к театру, точную дату юбилея. Нашел, к кому обратиться! Да я не уверен в дате собственного своего дня рождения.

К чаю дядя Берта, который меня не на шутку тревожит не только состоянием своих ног, но еще более — разговором о скором конце и особенным, ему не свойственным, ласковым и примиренческим, очень жалким тоном. Но сейчас он милее, чем когда-либо. В упоении от своего сына Коли, от его проектов и т. д. Коля как раз лишь вчера иронизировал над ним. Его теория: идти вместе с большевиками и постепенно их перерабатывать, обращать к жизни.

Татан был с матерью в Эрмитаже (сам потребовал). Рассказывал затем про «рыцарей на индесталях», зал с фонарем (б. Зимний сад) и т. д.

Жарко, солнечно, прекрасно.

Написал по открытке Добужинскому, Аргутону, Аллегри, письмо Мексину. Акварелизовал рисунок, сделанный у Тройницкого. В Эрмитаже пробовал Стипа притянуть к активному участию по устройству отдела живописи XIX века, но его не вытащить из его апатии, питаемой самодовольством, ленью и отчаянием. Возвратившийся Костенко сообщил, что А.А.Смирнов отбыл в Крым, так как прислал известие, что его долго болевшая жена скончалась, а через день после нее — ее мать. Он, говорят, вне себя от горя.

Беседовал с двумя москвичами (они нас наводняют): хранителем Морозовского музея и более юным Стрелковым. Все расспросы о системе развески — в аспекте искусствоведения. По существу примитивы. В студии Морозова пропели начало: «Карета святых даров» Мериме, «Театр Клары Газуль». Дома дочь Сати-барона с ее сухоруким мужем, притащившим на экспертизу большую картину, подаренную им С.П.Дервизом в качестве Поленова. Ныне они, чтобы заплатить взятку домоуправу на Таврической, пристроившего их, собираются ее продать. Может быть, Поленов, но, может быть, и вовсе иной; весьма несвоевременный передвижник. Сюжет: крестьяне переправляют кустарным способом на коленях бревна через реку. Им дают 2000, а они просят 3000. Так вот, не дорого ли? (Они были очень удивлены, когда я им открыл глаза, что это всего 30 рублей старых денег.)

После них Н.Э.Радлов, с которым уютно покалякали, а затем Каза Роза. Пребывает в отчаянии, что она потеряла рукопись Волькенштейна «Далай Лама», порученную ей для передачи мне. Прежде чем попасть к нам, она постучалась в квартиру № 3, и там оказался проживающим хиромант! По этому поводу Мотя мне сообщила, что колдуна-хироманта поселил Руф со специальной целью устроить так, чтобы наш прародительский дом перешел к нему — Руфу. Это-де все равно рано или поздно случится.