Дом Цепей (litres) - Стивен Эриксон

Онрака, который был плотью и кровью, коснулось дуновение тревоги. Но он отошёл в сторону. Он больше не заклинатель костей своего клана — в конце концов, Абсин Толай намного способнее в тайных искусствах и более честолюбив, а это — свойства, необходимые тем, кто следует Путём Телланн. Разум же Онрака слишком часто обращался к другим темам.

К грубой красоте, такой, какую он видел сейчас перед собой. Он не подходил для сражений, для обрядов разрушения. Он всегда с неохотой танцевал в глубоких впадинах пещер, где грохочут барабаны и эхо катится по плоти и костям, будто человек лежит на пути стада обезумевших ранагов. Такого же стада, как то, что Онрак выдул на стены пещеры. Во рту были горечь, слюна, древесный уголь и охра, тыльные стороны ладоней в разводах краски там, где он подставлял руки, чтобы превратить брызги изо рта в очертания на камне. Искусство творилось в одиночестве, рисунки обретали форму без света, на невидимых стенах, пока весь клан спал во внешних пещерах. Но истина проста — искусность Онрака в волшебстве росписи выросла из желания отделиться от всех, остаться одному.

И это среди народа, у которого лишь тонкая грань отделяет одиночество от преступления. У которого разделиться означает ослабеть. И даже членение зрения на составные части — от «смотреть» к «наблюдать», от воскрешения воспоминания к приданию ему новой формы вне разума, на каменной стене, — требует рискованной, а потенциально — смертельно опасной склонности.

Бедный заклинатель костей. Онрак, ты никогда не был тем, кем должно. И когда ты нарушил неписаное правило и создал правдивую картину смертной, когда ты поймал во времени образ этой прекрасной смуглой женщины, в пещере, где никто не должен был найти этот рисунок… ах, тогда на тебя обрушился гнев родичей. Самого Логроса и Первого Меча.

Но он помнил выражение лица юного Оноса Т’лэнна, когда тот впервые увидел изображение своей сестры. Удивление и восхищение, а ещё — возрождение непреходящей любви. Онрак не сомневался, что увиденное им на лице Первого Меча чувствуют и остальные, хотя, разумеется, никто не скажет об этом вслух. Закон нарушен, и к последствиям следует отнестись со всей серьёзностью.

Он так и не узнал, видела ли своё изображение сама Килава; не узнал, разозлилась ли она или же смогла почувствовать кровь его сердца, текущую сквозь рисунок.

Но сейчас я остановлюсь на этом воспоминании.

— От твоего молчания, т’лан имасс, — пробормотал Трулл Сэнгар, — у меня всегда мурашки по коже.

— Ночь перед Обрядом, — ответил Онрак. — Неподалёку от того места, где мы сейчас стоим. Меня должны были изгнать из племени. Я совершил преступление, за которое наказывали только так. Но другие события отвлекли кланы. Четверо яггутских тиранов восстали и заключили соглашение. Они желали уничтожить эту землю и преуспели.

Тисте эдур промолчал, должно быть, задумавшись, что же именно было уничтожено. Вдоль реки бежали оросительные каналы, полоски сочной зелени посевов дожидались жатвы. Дороги и фермы, случайный храм… картину портили разве что зубцы голых утёсов на юго-западе, у горизонта.

— Я был в пещере, на месте своего преступления, — мгновение спустя продолжил Онрак. — Разумеется, во тьме. Последняя ночь, так я думал, вместе с моим народом. Хотя на самом деле я уже был один, выведен из лагеря к месту последнего одиночества. И тогда явился некто. Прикосновение. Тело, тепло. Невероятная нежность… Нет, не моя жена. Она одной из первых отказалась от меня за то, что я сделал, за предательство, которое означали мои поступки. Нет, незнакомая женщина во тьме…

Была ли это она? Я никогда не узнаю. Она ушла утром, ушла от всех нас, пока провозглашался Обряд и собирались кланы. Она пренебрегла зовом, нет, ещё ужаснее — она убила всю свою родню, кроме Оноса. Он сумел отогнать её — вот истинная мера его непревзойдённых боевых навыков.

Была ли это она? Была ли на её руках невидимая во тьме кровь? Мелкий сухой порошок, оставшийся на моей коже, — я думал, он из перевёрнутой чашки с краской. Сбежавшая от Оноса… ко мне, в мою пещеру позора.

И кого я слышал у входа? Кто пришёл, когда мы занимались любовью, и увидел то, чего не мог видеть я?

— Онрак, тебе нет нужды говорить больше, — тихо заметил Трулл.

Верно. Будь я в смертной плоти, ты бы увидел, как я плачу, и произнёс бы то, что сказал сейчас. Значит, моё горе не ускользнуло от твоего взгляда, Трулл Сэнгар. И всё же ты спрашиваешь, почему я дал свой зарок…

— След изменников… свеж, — проговорил Онрак.

Трулл слегка улыбнулся:

— И тебе нравится убивать.

— Искусство находит новые формы, эдур. Его не заставишь молчать. — Т’лан имасс медленно обернулся к собеседнику. — Конечно, к нам пришли перемены. Я больше не свободен продолжать эту охоту… если только ты не пожелаешь того же.

Трулл, разглядывая земли на юго-западе, скривился:

— Ну, не скрою, эта возможность уже не кажется столь соблазнительной, как раньше. Но, Онрак, эти изменники способствовали предательству моего народа, и я намерен раскрыть их роль в этом деле настолько, насколько смогу. И потому мы должны найти их.

— И поговорить с ними.

— Сначала поговорить с ними, да, а потом ты можешь убить их.

— Я больше не считаю, что способен на это, Трулл Сэнгар. Я слишком сильно повреждён. Тем не менее нас преследуют Монок Охем и Ибра Голан. Их будет достаточно.

При этих словах тисте эдур обернулся:

— Их только двое? Ты уверен?

— Мои силы ослабли, но да, я уверен.

— Насколько они близко?

— Это неважно. Они сдержат своё желание отомстить мне… и я смогу привести их к тем, на кого они охотились с самого начала.

— Они подозревают, что ты присоединишься к отступникам, верно?

— Сломанным родичам. Да, верно.

— А ты присоединишься?

Онрак мгновение смотрел на тисте эдур.

— Только если так решишь ты, Трулл Сэнгар.

Они шли по самому краю возделанных земель и потому относительно легко избегали местных жителей. Одинокая дорога, которую они пересекли, была пуста в обоих направлениях, насколько хватало глаз. За орошаемыми полями вновь прорезалась суровая местная природа. Пучки травы, россыпи обкатанных водой камешков, отмечавших высохшие овраги и балки, редкие деревья гульдиндха.

У холмов впереди были зубчатые вершины, а внешний край впивался когтями в ближайшие утесы.

В этих холмах т’лан имассы разбили ледяные стены; они стали первым местом сопротивления. Чтобы защитить святые места, тайные пещеры, кремнёвые каменоломни. И в этих холмах сейчас лежало оружие павших.