Дом Цепей (litres) - Стивен Эриксон

У холмов впереди были зубчатые вершины, а внешний край впивался когтями в ближайшие утесы.

В этих холмах т’лан имассы разбили ледяные стены; они стали первым местом сопротивления. Чтобы защитить святые места, тайные пещеры, кремнёвые каменоломни. И в этих холмах сейчас лежало оружие павших.

Оружие, которое попытаются вернуть предатели. В эти каменные лезвия не вложено чародейство, по крайней мере, чары Телланна. Однако они будут питать тех, кто их держит, если эти существа — родичи создателей клинков, или если их и вправду возьмут в руки сами создатели. Стало быть — имассы, поскольку это искусство давно утеряно смертными народами. И кроме того, если предатели овладеют этим оружием, они получат окончательную свободу, вырвут силу Телланна из своих тел.

— Ты говорил, что предал свой клан, — сказал Трулл Сэнгар, когда они подошли к холмам. — Похоже, Онрак, это очень древние воспоминания.

— Возможно, Трулл Сэнгар, мы обречены повторять собственные преступления. Воспоминания возвращаются ко мне — все, которые я считал утраченными. Не знаю почему.

— Из-за разрушения Обряда?

— Возможно.

— В чём заключалось твоё преступление?

— Я поймал женщину в ловушку времени. Или так казалось. Я нарисовал её подобие в священной пещере. И сейчас я убеждён, что тем самым я ответственен за последовавшие ужасные убийства, за её уход из клана. Она не могла участвовать в Обряде, который сделал нас бессмертными, ибо уже получила бессмертие из моих рук. Знала ли она об этом? Потому ли она выступила против Логроса и Первого Меча? Ответов нет. Что за безумие похитило её разум, почему она убила своих ближайших родичей, почему стремилась убить самого Первого Меча, своего брата?

— Так, значит, эта женщина не была твоей?

— Нет. Она была заклинательницей костей. Одиночницей.

— Однако ты любил её?

Онрак дернул плечом:

— Одержимость — яд, Трулл Сэнгар.

Вдаль вела узкая козья тропа, крутая и извилистая. Спутники начали карабкаться по ней.

— Я бы, — произнёс тисте эдур, — возразил твоему замечанию об обречённости повторять свои ошибки, Онрак. Разве уроки ничему не учат? Разве опыт не ведёт к мудрости?

— Трулл Сэнгар. Я только что предал Монока Охема и Ибру Голана. Я предал т’лан имассов, отказавшись принять свою судьбу. То же преступление, в котором я был обвинён давным-давно. Я всегда жаждал уединиться, отделиться от своего народа. В мире Зарождения мне было хорошо. Так же, как и в священных пещерах, что лежат впереди.

— Хорошо? А прямо сейчас?

Онрак какое-то время молчал.

— Когда воспоминания вернулись, Трулл Сэнгар, одиночество стало иллюзией, ибо каждый миг тишины заполняют крикливые поиски смысла.

— Твои слова, друг, с каждым днём все более походят на речь… смертного.

— Ты хотел сказать, неполноценного.

Тисте эдур хмыкнул:

— Пусть так. Но посмотри, что ты сейчас делаешь, Онрак.

— О чём ты?

Трулл Сэнгар приостановился и с печальной улыбкой взглянул на т’лан имасса:

— Ты возвращаешься домой.

Неподалёку разбили лагерь тисте лиосаны. Потрёпанные, но живые. А это, думал Малахар, уже кое-что.

Над головой мерцали странные звёзды, их свет трепетал, будто подрагивал на слезинках. Местность внизу казалась безжизненной пустошью, сплошь выветренные камни и песок.

Костёр, который они разожгли с подветренной стороны горбатой горы с плоской вершиной, привлекал незнакомых мотыльков размером с мелкую птицу и прочих летучих созданий, даже крылатых ящериц. Совсем недавно на них обрушился рой злобных кусачих мух, которые исчезли так же быстро, как и появились. А теперь укусы чесались, будто мухи оставили что-то после себя.

Малахар не мог отделаться от мысли, что сам воздух в этом мире неприветлив. Он почесал укус на руке и зашипел, почувствовав под горячей кожей какое-то шевеление. Потом обернулся к огню и посмотрел на своего сенешаля.

Йорруд стоял на коленях у костра, низко опустив голову. Он уже давно не менял позу, и Малахар встревожился сильнее. Эниас сидел на корточках рядом с сенешалем, готовый действовать, если хозяина одолеет новый приступ мучительного горя, но эти приступы приходили всё реже. Оренас остался сторожить лошадей, и Малахар знал, что тот стоит сейчас в темноте за костром и держит в руке меч.

Однажды, он знал это, они сочтутся с этими т’лан имассами. Тисте лиосаны приступили к ритуалу с честными намерениями. Они были слишком открыты. Никогда не доверяй трупу. Малахар не знал, можно ли отыскать такое предостережение в священных текстах «Видений Озрика». Если нет, он позаботится, чтобы эти слова были добавлены к собранной мудрости тисте лиосанов. Когда мы вернёмся. Если вернёмся.

Йорруд медленно выпрямился. Его лицо было искажено горем.

— Страж мёртв, — объявил он. — На наш мир напали, но наших братьев и сестёр предупредили, и сейчас они скачут к воротам. Тисте лиосаны выстоят. Мы должны держаться до возвращения Озрика.

Он медленно оборачивался, вглядываясь в лицо каждому, даже Оренасу, который бесшумно появился из темноты.

— У нас есть другая задача. Та, которую нам назначили завершить. Где-то в этом мире мы найдём преступников. Воров Огня. Я разыскивал, и они никогда ещё не были так близко. Они в этом мире, и мы их найдём.

Малахар ждал, зная, что это ещё не всё.

Йорруд улыбнулся:

— Братья мои. Мы ничего не знаем об этом месте. Но это неудобство долго не продлится. Я чувствую здесь присутствие старого друга тисте лиосан. Недалеко. Мы должны разыскать его — это первая задача — и просить познакомить нас со здешними суровыми землями.

— Сенешаль, а кто этот старый друг? — спросил Эниас.

— Создатель Времени, брат Эниас.

Малахар медленно кивнул. И впрямь друг тисте лиосанов. Убийца Десяти Тысяч. Икарий.

— Оренас, — приказал Йорруд, — готовь лошадей.

Глава семнадцатая

Семь Ликов в Скале.

Шесть глядят на теблоров.

Одно остаётся

Ненайденной Матерью

племени призраков —

детям теблорским.

Нам было сказано

отвернуться.

Карса Орлонг знал толк в работе с камнем. Самородная медь, выбранная из обнажения пласта, олово и их скрещение, дающее бронзу… У этих материалов есть своё место в мире. Но дерево и камень суть слова рук, священное воплощение воли.

Параллельные чешуйки, длинные и тонкие, полупрозрачными полосками скалывались с клинка, оставляя бегущие поперёк, от края к волнистому хребту посередине, выемки. Чешуйки поменьше он снимал с двустороннего лезвия сначала с одной стороны, и так — по всей длине, переворачивая клинок туда-сюда между ударами.