Круглый год с литературой. Квартал четвёртый - Геннадий Красухин

Но кампания по борьбе с космополитизмом искорёжила судьбы очень многих литераторов. И в большинстве случаев в этих погромах участвовал Фадеев.

После смерти Сталина началось отрезвление. На съезде партии Фадеева перевели из членов в кандидаты в члены ЦК. Фадеев потерял пост генерального секретаря и председателя Союза писателей, но остался одним из секретарей.

В один прекрасный день Фадеев по-радищевски «оглянулся вокруг меня»: выяснилось, что жить он больше не в состоянии.

Он застрелился на даче 13 мая 1956 года, оставив письмо в ЦК КПСС, которое немедленно было взято работниками КГБ и спрятано в их архивах.

Только перестройка заставило вытащить его и обнародовать. Оно очень известно. Поэтому процитирую отрывки:

«Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы – в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли, благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; всё остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40–50 лет. […]

Самодовольство нуворишей от великого ленинского учения даже тогда, когда они клянутся им, этим учением, привело к полному недоверию к ним с моей стороны, ибо от них можно ждать ещё худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти – невежды.

Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни.

Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение трёх лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять.

Прошу похоронить меня рядом с матерью моей. А. Фадеев».

В заключение отмечу, что не выполнили даже этой последней просьбы. Рядом с матерью Фадеева не похоронили.

Поэт этот не слишком известный. Хотя в своё время Валериан Валерианович Бородаевский, родившийся 24 декабря 1874 года, дружил с поэтом Вячеславом Ивановым. Первый свой сборник «Страстные свечи» Бородаевский издал в 1909 году за свой счёт. Но Вячеслав Иванов в собственном издательстве «Оры» и со своим предисловием выпустил в том же 1909-м книгу Бородаевского «Стихотворения. Элегии. Оды. Идиллии». Был принят Бородаевский и в знаменитой «башне Иванова», где познакомился с Ахматовой, Гумилёвым, Белым. Сологубом, Блоком.

Но в 1914 году после поездки за границу в издательстве «Мусагет» выходит его книга «Уединённый дол». В ней поэт, как писал Сергей Городецкий, «борется с создавшей его школой – символизмом – и преодолевает его».

В 1917 Бородаевский сперва приветствует Февральскую революцию. А после охладевает к ней. Такое же отношение он демонстрирует и к Октябрьской революции.

Он уезжает в Курск, где принимает участие в местном Союзе поэтов, созданном в 1920-м году. Занимается с молодыми поэтами. Выступает в 1921 году на вечере, посвящённом памяти Блока. Эта речь в 1980 году напечатана в московском альманахе «День поэзии».

Но Бородаевский тяжело психически болен. 16 мая 1923 года он скончался.

Вот как он писал: стихотворение «Возле ёлки»:

В шумной зале, где игралиВозле ёлки осветлённой, —Как дриада, в чаще сада,Меж ветвей смеялась Нелли.Мы глядели, как блестелиЗолочёные орехи,И глазами, что огнями,Обожгли друг другу сердце.Вся краснея и робея,«Навсегда!» – она сказала.Это слово было ново… —«Навсегда!» – я ей ответил.И, с улыбкой, вдруг, ошибкой,Мы устами повстречались…А вкруг ёлки были толки,Что… играть мы не умеем.

Михаила Ильича Воскресенского Белинский оценил небрежно – как «московского писаку». Имел к этому основания.

Михаил Ильич писал много. Причём писал всё. Стихи, прозу, драмы, переводы. К тому же устраивал почти сатирические действа: напечатал несколько романов Вальтера Скотта в собственных переводах с французского (то есть, не с английского, на котором написан оригинал, а с кем-то уже выполненного французского!).

В 1828-1829-м анонимно выпустил четыре главы романа в стихах «Евгений Вельский» – полупародия-полуподражание «Евгению Онегину».

Когда вышла седьмая глава пушкинского романа, недовольный ею Булгарин написал: «эта глава VII – два маленькие печатные листика – испещрена такими стихами и балагурством что в сравнении с ними даже «Евгений Вельский» кажется чем-то похожим на дело». В черновике романа Пушкин оставил следующий отзыв: «Прошу извинения у неизвестного мне поэта, что принуждён повторить эту грубость. Судя по отрывкам его поэмы, я ничуть не полагаю для себя обидным, если находят Евгения Онегина ниже Евгения Вельского».

Правда, журнал «Атеней» (1830, № 4) посвятил автору «Евгения Вельского» весьма ядовитую эпиграмму:

Ты из Онегина отважной рукоюПохитил всё, что мог:И римские главы, и точку с запятою,И длинный ряд страниц наполнил чепухою:И флигель, и пруды, и мельницу, и стог,И, и… всего довольно.Зачем же ты не взял ещё талант и слог?Напрасно ты от них отрёкся добровольно.

В конце двадцатых – начале тридцатых Воскресенский печатал рассказы и повести в московских альманахах. А с середины тридцатых он написал с десяток романов, пользовавшихся успехом у публики «Он и она» (1836), «Проклятое место» (1838), «Черкес» (1839», «Мечтатель» (1841), «Сердце женщины» (1842), «Самопожертвование» (1844) «Затаённая мысль» (1856), «Наташа Подгорич» (1858), «Увлечение, или Семейство Келлиопиных» (1860).

Пьесы Воскресенского шли на сценах Малого, Большого, Александринского театров. В 1844 году выпустил комедию-шутку «Утро после бала Фамусова, или Все старые знакомцы» (в одном действии в стихах). Как и «Евгений Вельский», другое его подражание, это продолжение «Горя от ума» вышло анонимно. Публике оно понравилось, Белинскому – нет, и он совершенно изничтожил этого писателя: «Исказив все характеры «Горя от ума», он (автор. – Г.К.) смело состязается со стихом Грибоедова собственными стихами топорной работы, в которых беспрестанно повторяются слова «перговорить» вместо «переговорить», «молкосос» вместо «молокосос», «плутское лицо» вместо «плутовское лицо»

Умер Воскресенский 24 декабря 1867 года (родился в 1830-м). И через несколько лет был забыт весьма прочно.

Первые выпуски романа Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба» со смешными иллюстрациями Роберта Сеймура успели полюбиться читателям, когда художник покончил с собой. Чтобы найти замену, Диккенс объявил конкурс. Среди претендентов на роль иллюстратора оказался и никому тогда не известный Теккерей. Но Диккенса не заинтересовали рисунки Теккерея.

А между тем Уильям Теккерей был очень неплохим художником-иллюстратором, что доказал, иллюстрируя собственные произведения.

Рисовать он начал ещё в школе. Рисовал много, давая волю своему сатирическому дару: карикатуры на учителей, на товарищей, на литературных персонажей.

В Кембридже он впервые попробовал себя в жанре иллюстрации – остро-сатирической шаржированной. Он заполнял иллюстрациями поля читанных им книг.

Уже после смерти Теккерея за большие деньги был продан его школьный латинский словарь, весь испещрённый карикатурами на античных богов и героев.

В Германии он встречается с Гёте, который обратил внимание на шалости карандаша Теккерея. Во Франции он учится у одного художника, занимается графикой.

Так что вопрос: какую выбрать специальность – литературу или живопись – перед ним возникал.

Тем более что, в отличие от Диккенса, публика полюбила его как писателя далеко не сразу. Только после «Ярмарки тщеславия», первые выпуски которой начали выходить в 1847 году, читатели заинтересовались этим автором. А ведь к этому времени он успел написать две книги путевых очерков, повесть «Кэтрин» (1839–1840), в которой откровенно полемизировал с Диккенсом, цикл «Романы прославленных сочинителей» – смешные и не безобидные пародии, «Записки сноба» и «Баллады о полисмене Икс», пафос которых был сокрушителен.

«Искусство романа, – писал Теккерей в письме известному критику Дэвиду Мэссону, – в том и состоит, чтобы изображать Природу, передавать с наибольшей силой и верностью ощущение реальности… Я не думаю, что Диккенс надлежащим образом изображает природу. На мой вкус, Микобер не человек, но ходячее преувеличение, как собственно и его имя – не имя, а лишь гротеск.