Постчеловек: глоссарий - Рози Брайдотти

стихий, а правила, выводимые из Естественных Законов, царящих в физике. Механику стали считать частным случаем общей физики, включая динамику, а вскоре и термодинамику. Теперь именно формулировки этих законов (а не механических принципов) должны были быть утверждены в виде уравнений, доступных критике посредством эмпирического эксперимента, соединенного с точным концептуальным обоснованием, и потому избавленных от необходимости утверждать какие-либо метафизические (и теологические) допущения[156],[157].

Таков был модерн, с которым «информационные общества» Лиотара неизбежно должны были порвать: формулировка законов эквациональна, и по этой причине эти законы, возможно, лучше понимать в соответствии с тем, что Мишель Серр называет «договором с природой» (1991). Без этого объяснения модернистское «избавление» науки от представлений о трансцендентном заменяется фундаменталистским (сциентистским) сочетанием экспериментальных знаний (эмпиризм) с некритическим утверждением определенного антропологического, социологического или экологического предположения (рационализмом в качестве реалистического основания; см. Негэнтропия).

См. также: Архитектурное расположение; Негэнтропия; Инвариантность.

Вера Бюльманн

(Перевод Веры Федорук)

Урбанибализм

Провокационное слово-чемодан, сочетающее в себе термины «урбанистический», «городской» (urban) и «каннибализм». Урбанибализм – это художественная практика и политическая повестка, начало которой было положено в 2006 году в Амстердаме. Она была изложена сжатым размером в «Манифесте городского каннибализма» (Maas, Pasquinelli, 2013). Урбанибализм рассматривает город, окружающую среду и даже космос с точки зрения желудка, то есть с точки зрения общего метаболизма, обмена веществ, свойственного пищеварению и питанию. Как говорится в манифесте: «Материя мира бесконечно варится и поглощается – желудок есть большое / вне нас» (строфа 9). Вопреки умиротворяющей и эссенциалистской идее экологии, урбанибализм радуется беспорядочному метаболизму природы во всех ее паразитических, «каннибалистических» и эндосимбиотических отношениях. Его постгуманизм заключается в противостоянии идее естественного равновесия и разделения природокультурного континуума: «Мы никогда не должны отказываться от города в пользу девственной территории», – гласит самая первая строка манифеста (строфа 1). Если урбанибализм воспринимает город как гигантский желудок, то делает он это в соответствии с разделяющими его экономическими, политическими и колониальными линиями. Важным примером урбанибализма выступает антиколониальный «Антропофагический манифест» поэта Освальда де Андраде, являющийся основополагающим текстом бразильского авангардного движения тропикализм и историческим вызовом европоцентричному гуманизму. В западном мире урбанибализм обращается к новым формам биополитического контроля, представленным «зеленым капитализмом» и политикой устойчивого развития. «Поскольку внешнего больше нет, в рамках идеологии отрицательного экономического роста мы установили границы нашей собственной осады», – говорится в последней строфе манифеста.

Методология

Полагая желудок органом восприятия и переживания окружающего мира (Umwelt), урбанибализм переворачивает с ног на голову доминирующий эстетический и политический канон, основанный на центральной роли зрения, а теперь и на машинной обработке информации. Урбанибализм считает окружающий мир, Umwelt, «вывернутым наизнанку» желудком. Урбанибализм постулирует это в качестве необходимого мысленного эксперимента, но также и плодотворной провокации для развивающихся постчеловеческих эпистемологий. Такой неоматериалистический подход не является совершенно новым и относится к истории и антропологии пищи, а также к так называемым исследованиям материальной культуры (см., например, провидческую работу итальянского исследователя Пьеро Кампорези). Центральное место в этой методологии занимает идея о том, что гастрономия – это не нейтральное и непринужденное хобби, а культурное поле, несущее в себе «запах веков» (строфа 10), то есть благоухающие следы тысячелетних войн, колониальных вторжений и массовых миграций. И искусство, и гастрономия воплощают радикальный антагонизм против естественной судьбы и истории. «Кулинарное искусство возникло из изобретательности бедных в противостоянии матереубийственной природе – и никогда из нищеты» (строфа 10). В соответствии с этой традицией урбанибализм можно определить как «материальное искусство» или «искусство живой материи». Эта эстетика расходится с такими терминами, как пищевой дизайн, молекулярная кухня или биоарт, где либо отсутствует более широкое и адекватное науке понятие об обмене веществ, либо оно понимается только в изолированной сфере лабораторных условий.

Желудок – это действительно орган мысли (!). Урбанибализм с готовностью ссылается на этимологию Homo sapiens, которая (вопреки ожиданиям рационалистов) в оригинале на латыни означает «человек, обладающий хорошим чувством вкуса» (строфа 8). В переводе со старой латыни «знать» (sapere) означает «иметь вкус». Методология урбанибализма переходит от субъективного восприятия мира к метаболической перспективе конкретных форм жизни: это может быть простой организм, например определенный дрожжевой штамм, которым пахнет воздух Брюсселя, исторические сведения в виде книги рецептов военного времени, политический момент вроде осады Парижа, минеральный состав берлинской водопроводной воды, старый голландский натюрморт из съедобных цветов и т. д. Каждая форма жизни производит и поглощает свою собственную среду (Umwelt) отношений – метаболическую и эстетическую экологию, которую урбанибализм исследует вне границ традиционной экологии (см. «Три экологии» у Guattari, 1989).

Как художественное участие, диссенсусная кулинария и политика экспериментов, урбанибализм не только стремится к картографированию окружающих миров (Umwelten), но и к соединению их в новые констелляции, называемые Convivia, от латинского имени для «праздников», что буквально означает «жить вместе» (con + vivere). Конвивии – это заключительное собрание этих миров, обнаруженных, исследованных и приготовленных. Общинный праздник со всегда разным сообществом урбанистических гастрономов, раскрывающий общее измерение любого ландшафта и городского обмена веществ.

Постчеловеческая экология

«Иннервируемый потоками энергии и материи / городской пейзаж жив… здания – это текучие слои минералов – просто очень медленные» (строфа 2). Урбанибализм воспринимает город и природокультурный комплекс как клубок потоков и слоев, «где стирается граница между органической и неорганической жизнью» (строфа 3). Мир рассматривается как геологический метаболизм, в котором накладываются друг на друга слои различной природы: неорганические, органические, социальные, экономические, лингвистические, знаковые… Философ Мануэль Деланда проиллюстрировал это хорошим примером, описывая архитектуру как экзоскелет человека:

«Человеческий эндоскелет был одним из множества продуктов этой древней минерализации. Однако это не единственная геологическая инфильтрация, которой подвергся человеческий вид. Около восьми тысяч лет назад человеческие популяции начали новую минерализацию, разработав городской экзоскелет: кирпичи из высушенной на солнце глины стали строительным материалом для их домов, которые, в свою очередь, окружали и были окружены каменными монументами и оборонительными стенами. Этот экзоскелет служил цели, аналогичной его внутреннему аналогу: он контролировал перемещение человеческой плоти внутри и вовне городских стен».

DeLanda, 1997: 27

Границы, которые урбанибализм стремится разрушить, пролегают между определениями съедобного и съедобности. Возьмем исторический пример из Французской революции: «Вспомните осаду Парижской коммуны, когда коммунары ели животных в зоопарке, участвуя таким образом в радостном бунтарском расширении границ съедобности» (строфа 4). Преодоление порогов пригодного/непригодного к употреблению в пищу также встречается в общей для немецких и африканских традиций практике геофагии – «поедания земли», обычно мелкой почвы или глины. Ее считали психическим расстройством, ограниченной культурной практикой либо результатом нищеты и голода, но у нее есть