Постчеловек: глоссарий - Рози Брайдотти

авторитетные визуальные, теоретические и популярные обзоры предполагаемой антропогенной геологической эпохи; транскорпореальность же со свойственным ей вниманием к обширным последствиям, казалось бы, безобидных потребительских практик подчеркивает, что они также вносят свой вклад в проблемы антропоцена.

Поскольку транскорпореальность имеет дело с неожиданными переходами и пересечениями, будет уместно завершить статью кратким изложением того, как она использовалась различными и, может быть, неожиданными способами. Кристина Фреденгрен использует этот концепт в работе «Постгуманизм, транскорпореальность и биомолекулярная археология», для того чтобы поместить археологические данные, такие как анализ ДНК и изотопный анализ, «в теоретическую рамку», которая показывает «связь между скелетом, внутренностями и окружающей средой» (Fredengren, 2013: 59). Правовед Дайна Надин Скотт утверждает, что «теория транскорпореальности указывает на проницаемость не только телесных границ, но и границы между наукой и опытом»; «ослабленный, смягченный транстелесностью эмпиризм… дает основание полагать, что опытное познание устойчиво благодаря своей интерсубъективности, а не вопреки ей» (Scott, 2015: 19, 20). Магдалена Горска делает транскорпореальность «ключевым аналитическим аппаратом» своей диссертации «Дыхание имеет значение», демонстрируя, как дыхание «материализует телесные [embodied] человеческие субъективности как всегда уже дисперсные», и выступая за перенастройку «феминистских аналитических инструментов на онтоэпистемологический лад» (работа готовится к публикации, цитирую по рукописи)[147]. Роберт МакРуэр в сборнике «Призматическая экология: по ту сторону „зеленого“» под редакцией Джеффри Джерома Коэна критикует «пинквошинг» за сокрытие транстелесных квир-отношений; Стив Менц окрашивает транскорпореальность в коричневый цвет, поскольку это предполагает, что «чередование живого и неживого в коричневом спектре делает разделение между ними проблематичным»; Коэн же размышляет о сером окрасе зомби, утверждая, что «монстр, человек и мир транстелесны» (Cohen, 2013a: 70, 207, 285). Тима Мильштейн и Шарлотта Кролокке анализируют «кульминационные моменты встречи с телесными [embodied] другими» вроде «оркагазмов», испытываемых при наблюдении за китами, становящихся «интерсубъективными и транстелесными событиями» (Milstein and Krolokke, 2012: 88). Мел И. Чэнь интерпретирует транскорпореальность как «утверждение агентности материи, посреди которой мы обитаем», так что «в наших встречах и общении чувствительность дивана становится и моей чувствительностью» (Chen, 2012: 182). Астрида Нейманис и Рэйчел Лоуэн Уокер в работе «Выветривание: изменение климата и „сжатое время“ транскорпореальности» делают «явственнее» временны́е, а не пространственные аспекты транскорпореальности: «Утверждение о том, что… транстелесная темпоральность противоречит феноменологии выветривания, означает, что пространственные метафоры, которые мы исторически использовали для определения границ наших тел, не могут полностью объяснить со-творческие отношения между телами, будь то тела, образованные климатом, водой, почвой или костями» (Neimanis and Walker, 2014: 566, 570).

Джеффри Джером Коэн в работе «Камень: экология не-человеческого» также расширяет темпоральное измерение транскорпореальности, чтобы продвинуть эту концепцию «по пути дизантропоцентричности». Распространяя транскорпореальность на «геофилическую Долгую Экологию», Коэн пишет: «Глубинная инаковость камня требует признания более-чем-человеческой временно́й и пространственной запутанности, так что экология становится Долгой Экологией, аффективно напряженной сетью отношений, которая разворачивается в обширном пространственном и временном диапазоне, требуя этики отношения и масштаба» (Cohen, 2015b: 41). Опираясь на Долгую Экологию и другие материи, транскорпореальность, что вполне понятно, вышла за свои изначальные пределы.

См. также: Антропоцен; Политические тела; Тело без органов; Феминистская постгуманитаристика; Нео/новый материализм; Постчеловеческая этика; Не-человеческая агентность.

Стейси Элеймо

(Перевод Глеба Коломиеца)

Труд залива

Труд Залива / высокая культура / тяжелый труд / в разделенной по расовому признаку глобальной экономике сверхроскоши / со сверхнизкой оплатой труда / черные и коричневые тела / южноазиатские рабочие-мигранты / продать землю / золото в залог / влезть в долги / оставить семью / гнаться за фальшивой мечтой / ради лучшей жизни / вербовочное долговое ярмо / отобранные паспорта / зависимость от единственного работодателя / потерять нанимателя, потерять визу / организуйтесь, вы попадете в тюрьму и будете депортированы / никакого человеческого достоинства / но рабочие бастуют / вместе / независимо от национальной и этнической принадлежности / использован WhatsApp / собираться за чаем / профсоюзы не участвуют / нет лидеров / трудовые лагеря / чисто мужские поселения / надзор / политика рождается из материальных условий / не садиться в автобусы / остановка и замедление / появление транснациональной солидарности / цель Гуггенхайм, Нью-Йорк / занятия / творческие акции прямого действия / бойкоты / деколониальная практика / полевые исследования / рабочие издания / усиление голоса / сердце империи / требования, не подлежащие обсуждению: списание долга / прожиточный минимум / рабочее представительство. В солидарности / ТРУД В ЗАЛИВЕ.

Рабочие-мигранты, вернувшиеся из ОАЭ. Телангана, Индия, январь 2015 г.

Фото: MTL

Высокая культура

Название острова Саадият в Абу-Даби по-арабски означает «Остров счастья», на нем мы видим памятник «культуре», вплетенный в монструозный ассамбляж из ископаемого топлива, финансовой мощи и имперской геополитики. Культурный район острова Саадият занимает территорию в 2,43 кв. км, включая музейный сет из Лувра стоимостью 85 миллионов фунтов стерлингов, открытый в 2017 г., а также музей Гуггенхайма в Абу-Даби, построенный Фрэнком Гери, Национальный музей шейха Зайда, созданный бюро Foster+Partners, и Центр исполнительских искусств по проекту Захи Хадид.

Сверхроскошь

Глобальные культурные бренды, разместившиеся в Абу-Даби, – Гуггенхайм, Лувр, Британский музей, Университет Нью-Йорка – не несут никакой ответственности за эксплуатацию и плохие условия труда. Они настаивают на том, что проблемы рабочих следует адресовать правительству, субподрядчиками, посредникам, «стране происхождения», но никогда – незаинтересованным арт-институциям, обладающим рычагами воздействия, которые они отказываются признавать.

Слева: место гибели 28-летнего пакистанского рабочего 8 июня 2015 г., Лувр, Абу-Даби

Справа: снимок с крана, устанавливающего звезды на здание Лувра в Абу-Даби, июль 2015 г.

Фото: Anonymous Louvre Workers

Музей Лувр, Абу-Даби, март 2016 г.

Фото: Anonymous Louvre Workers

Тяжелый труд

Эти памятники построены тяжким трудом рабочих-мигрантов из Бангладеш, Индии, Пакистана, Непала, Филиппин, Шри-Ланки, а те, что совсем недавно, – рабочих из Камеруна, Уганды и Нигерии, мигрирующих в поисках лучшего будущего для себя и своих семей. Их влечет в Залив экономическая нестабильность в их собственных странах, а в итоге они оказываются привязаны к своей работе через долговую систему кафала и работают на стройке.

Сверхнизкая заработная плата

Рабочие, которые построили Лувр и инфраструктуру прочих культурных учреждений, размещены в удаленных, сегрегированных и находящихся под надзором лагерях. Они выплачивают немалый вербовочный долг, в который им пришлось влезть, чтобы покинуть свою родную страну и получить работу на стройке, где им платят предельно мало. У них нет никаких прав на рабочее представительство или заключение коллективных соглашений. Когда им не платят месяцами либо же в ответ на тяжелые условия проживания или скверную