Александр Македонский. Трилогия (ЛП) - Мэри Рено

— Твой голос не подобен женскому; он слишком чист. Его звуки — это песня авлоса, низко настроенной флейты. — Он радовался тому, что избавился наконец от гарема.

Ночью, мигавшей горячими белыми звездами, пока снежные облака еще не успевали затянуть небосвод, я сидел у своего костерка, сложенного из сосновых поленьев, и ко мне подсаживались юные телохранители, желавшие послушать мои истории. «Багоас, поведай нам о Сузах, расскажи нам о Персеполе, поведай нам о дворе царя Дария». Или же я в одиночестве наблюдал за пламенем костра, у которого сидели Александр с Птолемеем, Леоннатом и другими военачальниками. Они передавали по кругу чаши с вином, говорили и смеялись, но не было ночи, когда Александр вернулся бы в шатер, ступая менее уверенно, чем я сам.

Он ни разу не просил меня остаться, дабы разделить с ним ложе. Видя перед собою сложную задачу, Александр собирал все силы, ничего не желая растрачивать зря. Огонь — божество. Царь рад мне, и этого довольно.

Потом начались войны. Жилища местной знати цеплялись к скалам, как гнезда ласточек. Первая же крепость, к которой мы подошли, выглядела совершенно неприступной. Александр выслал толмача, поручив тому предложить защитникам условия сдачи, но те отвергли любые предложения. Персидским царям никогда не удавалось дать свои законы этим землям.

Крепости служили хорошей защитой от набегов местных племен, вооруженных камнями да стрелами. У Александра же были легкие катапульты, чьи снаряды, должно быть, казались защитникам дротиками демонов. Кроме того, у нас были и приставные лестницы. Когда жители крепости увидали наших людей, перелезающих через стены, они все бросили и бежали по горному склону. Македонцы неслись вослед и убивали всех, кого только могли догнать, пока крепость горела за их спинами. Я наблюдал снизу, из нашего лагеря. Хоть все это происходило вдали, я испытывал жалость к крохотным фигуркам, пойманным в скалах и оставшимся на снегу. В то же время я спокойно принимал смерть многих, не различая в сражении отдельных воинов. Глупо, конечно, ибо, спасшись, эти люди подняли бы против нас и другие племена.

Когда бой был завершен, я узнал, отчего воины Александра были столь кровожадны. В плечо царю угодила стрела. Он еще легко отделался; панцирь не позволил стреле погрузить в рану свои шипы. Я не знаю другого человека, который так же легко относился бы к ранениям, полученным на поле битвы; так или иначе, любой вред, причиненный Александру, лишал его воинов рассудка. Отчасти это происходило из-за любви, отчасти — из страха остаться без него.

Когда лекари ушли, я снял повязку с раны и высосал кровь — кто может знать, чем эти люди смазывают стрелы? Для подобных вещей я и последовал за Александром, но у меня хватало ума помалкивать; единственным способом убедить царя изменить решение было просить об этом как о милости.

В лагере стоял страшный шум; воины совершали переход без женщин, не считая самых отважных из них, никогда не оставлявших своих мужчин. Теперь же в руки им попали широкоскулые защитницы крепости с густыми черными волосами и драгоценностями, продетыми в носы.

Александр не оставил меня в ту ночь. Рана открылась, и в итоге я был залит кровью; царь же просто рассмеялся и заставил меня умыться — дабы охрана не решила, будто я убил его. По его словам, плечо уже вовсе не болело: нет на свете врачевателя, способного сравниться с любовью. Правда и в том, что сухие раны гноятся чаще.

Следующая крепость сдалась, прознав о судьбе, постигшей первую; никто из жителей не пострадал, таков был обычай Александра. Когда мы двинулись дальше, боги гор послали людям зиму.

Нам пришлось прокладывать путь под отвесно падавшими снежными хлопьями, подобными ячменным зернам. Наши одежды, кони и плащи из овечьих шкур, в которые кутались воины, покрылись твердой белой коркой. Животные скользили и спотыкались на неровных, извилистых тропах, которые мы просто не увидели бы без помощи местных проводников. Затем небеса очищались, и с неба изливалась яркая белизна, заставлявшая нас продолжать путь, крепко зажмурившись. Такой свет способен ослепить человека.

Трапезы наши были обильны — Александр следил за этим. Не поднимаясь в горы выше полосы лесов, мы всегда могли согреться ночами. Если же ветер забирался в мои меха своими холодными пальцами, я просто оборачивал лицо шарфом и думал о том, какое счастье мне выпало: быть здесь, рядом с моим господином, и не делить его ни с Роксаной, ни — прежде всего — с Гефестионом.

Александр брал крепость за крепостью, не считая тех, что сдавались, едва получив известие о нашем приближении. Сейчас мне уже трудно отличить одну твердыню на скале от другой такой же, хотя царь Птолемей помнит каждую осаду. Он сам совершил там замечательные военные подвиги, среди коих — битва один на один с каким-то видным владыкой тамошних земель, чей щит Птолемей хранит, как святыню, и по сей день. Все эти деяния он описал в своей книге, но кто станет винить его?

После множества битв и осад мы подошли к расположившейся на вершине холма Массаге — уже не простой крепости, но крепкостенному граду.

Его осада отняла у Александра четыре дня. В первый день, когда защитники города предприняли вылазку из ворот, он отступил, дабы выманить врага подальше, после чего одним ударом обрушился на них и многих поймал, хотя уцелевшие все же скрылись за стенами. Затем, чтобы горожане не решили, будто он их боится, Александр дошел до самых стен — и поплатился за это стрелою в лодыжке. К счастью, она не разрубила сухожилие; лекарь просил царя отдохнуть, но с тем же успехом можно просить реку поворотить вспять.

На следующий день Александр подвел к стене тараны и пробил брешь, но ее отважно защищали. Ночью он то и дело начинал прихрамывать, едва только забыв о ране, но в следующий миг уже справлялся с болью и шагал ровно.

С наступлением нового утра царь навел мост от осадной башни к пролому в стене (он привел с собою инженеров, чтобы те мастерили подобные вещи прямо на месте) и сам возглавил штурм. Однако столько воинов пожелало биться рядом с ним, что не успел никто из них спрыгнуть в брешь, как мост сломался посередине.

Я умер множеством смертей, прежде чем нападавшие выбрались из-под обломков и я увидал белокрылый Александров шлем. Назад он прихромал весь в синяках да царапинах, но сказал лишь, что ему повезло и ноги остались целы. Первым делом Александр осмотрел и ободрил раненых.

На четвертый день осады Александр попытался вновь — через мост покрепче — ворваться в город. Пока на стенах кипела битва, местный вождь пал от снаряда катапульты; город взмолился о перемирии, и Александр великодушно приказал прекратить сражение.

Семь тысяч их лучших воинов оказались наемниками, пришедшими откуда-то из-за Пяти Рек; эти люди были ниже ростом, да и кожа их была темнее. Александр приказал им построиться отдельно; он сам пожелал нанять их. Они говорили на языке, отличном от говора племен, населявших холмы, но толмач заявил, что знает его. В присутствии царя толмач обратился к ним; полководцы ответствовали, и после недолгих переговоров он объявил, что эти люди согласны на предложенные им условия. А посему наемники расположились лагерем на холме по соседству, пока Александр договаривался с горожанами, но царь послал наблюдать за ними, ибо намерения темнокожих чужаков оставались неясными, число же их было велико, и потому нашему лагерю грозила опасность. В Согдиане царь научился заботиться о подобных вещах.

— Сегодня мы потрудились на славу, — сказал он мне после ужина.

Александр принял ванну, и я перевязывал рану на его лодыжке, которая оставалась чистой и понемногу исцелялась вопреки всему.

В шатер вошел ночной страж:

— Господин, один из дозорных ищет встречи с тобой, чтобы доложить об увиденном.

— Хорошо, зови его тотчас же, — отвечал Александр.

Воин оказался юн, но вел себя спокойно, говорил сдержанно:

— Александр, инды на холме сворачивают лагерь.

Царь вскочил, наступив на разложенные мною чистые повязки.

— Как ты узнал?

— Очень просто, мой царь: час поздний, но в их лагере не спят. Идет время, а там все больше суматохи и шума. Еще не настолько темно, чтобы нельзя было различить их против неба… Никто не ложится; весь лагерь ходит ходуном, люди вооружены, и я сам видел, как некоторые водят в поводу вьючных животных. Александр, я хорошо вижу ночью; моя зоркость известна в лагере, и потому именно меня послали доложить тебе.

Лицо Александра окаменело. Он медленно кивнул. Ничто уже не было для него в новинку после Согдианы.

— Да, ты хорошо послужил мне. Ожидай снаружи… Багоас, я опять одеваюсь. — Он позвал охранника. — Разыщи мне толмача. Да поспеши.

Прибежал толмач, улегшийся было спать. Александр переспросил у него:

— Сегодня ты говорил с воинами-наемниками. Действительно ли язык этих людей знаком тебе?