СССР-2061. Том 9 - СССР 2061

— Да-да. Я, извините, действительно спросить хотел: у вас соль есть? К переезду все устроили: холодильник полный, хлеб есть, а вот солонка – пустая. Смешно.

— На мелочах засыпались. — усмехнулся Федор Иванович. — Да-да, конечно, есть соль. Подождите, я сейчас принесу.

После того, как Эндрю Вилсон ушел, Федор Иванович задумался. Может быть, если бы он услышал это нечаянно оброненное про язык, про ощущение одиночества и прочее где-нибудь в курилке, или от тех же стариков, что с утра и до вечера лупят стертыми костяшками об обитый конвейерной лентой стол во дворе, то скорее всего бы внимания не обратил – брешут люди, что с них возьмешь? Всегда так было и всегда так будет, но сейчас то он это услышал от эмигранта, причем от эмигранта свеженького, еще не обученного тому, про что можно говорить, а про что нельзя. К тому же то, как язык выучил, вернее узнал, вернее… Это же как раз его тема! Именно эта информация хранилась на той карте, что сегодня заботливо убрал в папочку Андрей Анатольевич! Продавливание общего ментального поля, мусора нечаянных мыслей, эмоций, прочих помех, и передача информации непосредственно в мозг подопытного, причем передача не отдельного слова, приказа – этим как раз занимаются те ребята, что пытаются заставить плясать под дудку рабочих андроидов, он разработал методику передачи целых блоков информации! Причем передачу с последующим усвоением материала. А тут… Это его тема!

Он нашел свой выходной костюм, со вздохом глянул на едва заметные стрелки брюк – надо бы погладить, да только лень. Напялил как есть, затянул удавку галстука, нашарил на антресолях давно позабытую там бутылку «Советского шампанского», отер с нее пыль и, всунув ноги в домашние тапочки, отправился в гости. Эндрю открыл практически сразу, даже во второй раз на звонок нажимать не пришлось.

— Федор Иванович? Что-то случилось?

— Да нет. Я просто вот… — продемонстрировал шампанское, — В отпуске я с сегодняшнего дня и не отпраздновал.

— Мне нельзя.

— Можно. Вас предупреждали о водке, а тут шампанское. Да и сколько его тут? Ну давайте, Эндрю, не держите гостя на пороге, это же, в конце то концов, неприлично!

— Проходите. — и он отступил в сторону.

Федор Иванович вошел и тут же почувствовал запах подгоревшего лука, услышал шипение сковороды.

— Кажется у вас лук горит?

— Не знаю… Может быть.

— С вашего позволения. — он отдал бутылку Эндрю, скинул тапочки и быстро прошагал на кухню. На плите чадила сковорода в которой в нелицеприятной консистенции смешались лук, три яйца, высоким островом во всем этом безобразии возвышалась щедро бухнутая из банки тушенка, блестели кристаллы соли. И всё это явно подгорало. Федор Иванович убрал сковороду с комфорки, прищурился. — А вы масла не положили?

— Масло? Нет, наверное нет.

— Это вы зря. Сгорело же. — он открыл холодильник, достал сливочного масла, со стуком возложил его на стол. — Вот, даже для яичницы надо! А вы что, никогда не готовили?

— Нет.

— В разводе?

— Нет. Я не помню, чтобы я был женат.

— Странно. Из какого-то странного мира вы к нам пожаловали: не женаты, готовить не умеете, одиночество… А как вы додумались это приготовить?

— Вот. — он показал на брошюру, лежащую на столе. Она была открыта на странице, где большими буквами значилось «Яичница», под заглавием собственно рецепт в полторы строки, а ниже весь процесс приготовления в картинках.

— Тушенка, надо понимать, была импровизацией.

— Да, мне подумалось, что так будет лучше. — он улыбнулся.

— Давайте проветрим и, — оглянулся, — у вас фужеры есть?

— Фужеры? — Эндрю тоже оглянулся, — Кажется нет.

— Тогда давайте стаканы, будем как в студенческие времена. Давайте-давайте, — он настежь распахнул окно, в кухню ворвался запах прожаренного лета, детские крики и теплый ветерок. Федор Иванович вдохнул полной грудью, улыбнулся. — Где стаканы.

— Вот.

— Замечательно. — он сорвал золотинку с горлышка, скрутил проволку. Шампанское бахнуло и пеной хлынуло в граненые стаканы. — За отпуск!

— У вас хорошо. — сказал Эндрю, когда пустая бутылка из под шампанского была отставлена в сторону.

— У вас хуже?

— Я не помню как, но, кажется, хуже. Темно…

— Всегда?

— Не помню. Знаете, только моменты, фото – кадр, и снова ничего, снова кадр и пустота.

— Расскажите про темноту, попытайтесь вспомнить.

— Мало. Окна завешанные или ночь, света нет, экран, компьютер и…

— Компьютер? Может стереовизор?

— Может… я не уверен точно. Или компьютер?

— Это научный центр? Вы работали в научном центре допоздна?

— Нет, просто компьютер. Или стереовизор… Простите, я не помню, я ничего не помню.

— Просто компьютер? — Федор Иванович фальшиво улыбнулся, повторил с той же улыбкой. — Просто компьютер.

Да, были конечно инженерные калькуляторы, были даже гибкие восьмицветные планшеты наподобие того, каким пользовался на работе Федор Иванович, но не компьютеры же! Компьютеры – это инженерные корпуса, компьютеры – это заранее расписанное время и очередь на неделю вперед, компьютеры – это…

— Эндрю, у вас нет чем бы это… продолжить? — кивнул в сторону пустой бутылки.

— Не положено.

— Тогда подождите, я сейчас. — и Федор Иванович скоренько вышел, даже забыв одеть оставленные в прихожей тапочки. Обратно он вернулся буквально через минуту. При себе он имел бутылку водки и две стопки в руках и тот самый маленький приборчик из родного НИИ в кармане пиджака.

— Но мне же нельзя много водки.

— Это градус понижать нельзя, а водки… к тому же где вы видите много водки? Ну, давайте, по маленькой.

Он налил по одной и незаметно включил свой приборчик, в голове будто щелчок раздался, Эндрю в то же мгновение будто ближе стал, роднее что ли – возникло ощущение, будто они давно знакомы и эти их посиделки – не более чем очередная встреча под водочку, да под тихий разговор на кухне. Но это только начало – возникновение эмпатии, пока они еще оба насторожены, оба излишне логичны, излишне управляемы суперэго и слишком слабо звучит в них тонкий голосок ид.

— Федор, знаете… — начал Эндрю.

— А давайте на «ты»?

— А давайте… Давай.

— За «ты»! — глухо звякнули низкорослые стопки, горькая пошла в горло нехотя, и только сейчас Федор Иванович вспомнил, что в закуске у них числится разве что горелая яичница да булка белого хлеба в деревянной с пропилами хлебнице.

Вечерело. Обедневшая на три четверти бутылка стояла чуть в сторонке рядом с грубо нарезанными ломтями белого хлеба. Федор Иванович сидел на подоконнике, грустно смотрел во двор, Эндрю Вилсон расположился на полу подле холодильника, горестно возложив голову на упертые в колени руки.

— Хорошо здесь у вас. — в который раз повторил Эндрю.

— А что хорошего? — в который раз переспросил Федор Иванович. — Мои мозги, я, понимаешь – я, тут никому не нужны.

— Не нужен. — без выражения сказал Эндрю.

— Что?

— Правильно говорить: «я тут никому не нужен».

— Дурак, я про мозги! Русский язык – это же эмоция, это…

— Я читал Достоевского. — поднял голову Эндрю, но говорил он все так же без выражения.

— В переводе?

— В переводе? — задумался Эндрю, — Наверное в переводе…

— То-то. — поднял палец Федор Иванович, — то-то! Завтра пойдем в библиотеку, это не далеко, я тебе покажу, и ты возьмешь настоящего Достоевского, не испохабленного вашими бракоделами.

— Библиотека? — Эндрю медленно нахмурил высокий лоб.

— Не помнишь?

— Место, где люди бесплатно берут книги. — выдал по заученному, вернее по прошитому словарю Эндрю, спросил, — Зачем?

— Что, зачем?

— Зачем брать книги?

— Ну ты же читал Достоевского! — и тут же, с неприкрытым уважением в голосе, — Покупал?

— Нет, — Эндрю тяжело мотнул головой, — из сети.

Видимо водка малость сняла блокировку с памяти Эндрю и он все чаще и все проще, не специально – невзначай, вспоминал отдельные моменты своей прошлой бытности.

— Не понял, — Федор Иванович в свою очередь нахмурил лоб, — на рыбалке?

— Сеть. Ну это… Это как библиотека и даже больше, только всё дома. И люди дома, я… я плохо помню, не смогу объяснить, это как-то всё сразу. Не могу…

По чести сказать особо объяснять уже и не надо было: приборчик, прихваченный из НИИ уже лежал на столе, Федору Ивановичу надоело постоянно натыкаться на него рукой в кармане, и этот самый приборчик, побеждая помехи фона, все крепче и крепче налаживал связь меж затуманенными выпитым разумами. Стоило только Эндрю вновь заикнуться о темноте и Федор Иванович практически своими собственными глазами видел: комната, темно, тяжелые шторы не пускают в комнату свет, синее мерцание голографического монитора перед глазами, под одной рукой панель сенсорной передачи информации, под другой невероятно дикий бутерброд и подспудно в мозгу выплывает его название – бигмак. Сейчас же, когда Эндрю сказал о сети, о людях, о книгах, перед глазами в диком ритме замельтешили экраны с сотнями, нет, с тысячами названий книг, с миллионами имен, картинки, головидео и ощущение близости, только не настоящей – холодной, будто он ощупывает манекен и манекен, в свою очередь, ощупывает его. Но все это на короткий миг, на одно мгновение.