История христианской Церкви Том II Доникейское христианство (100 — 325 г. по P. Χ.) - Филип Шафф

I. Марк Минуций Феликс принадлежит к классу обращенных, поставивших богатые кладовые классической культуры на службу христианству. Он достойным образом открывает ряд латинских авторов Римской церкви, которая до тех пор говорила с миром только на греческом языке. Он разделяет с Лактанцием честь именоваться христианским Цицероном[1580]. Он не стал священником, но, очевидно, продолжал работать юристом. Мы знаем о его жизни только то, что он был адвокатом в Риме, но родом он, вероятно, был из Северной Африки[1581].

II. До нас дошла написанная этим автором апология христианства в форме диалога под названием Octavius[1582]. Автор со своим другом Октавием Януарием, также обращенным из языческих заблуждений к христианской истине, совершает путешествие из Рима на море, в Остию. Там, гуляя по берегу, они встречают Цецилия Наталия, еще одного друга Минуция, но пока язычника и, судя по рассуждениям, философа–скептика из Новой Академии. Сидя на больших камнях, служащих для ограждения купален, любуясь океаном и дыша свежим воздухом, два друга, по предложению Цецилия, начинают обсуждать религиозные проблемы того времени. Минуций, сидящий между ними, выступает в роли третейского судьи (гл. 1 — 4).

Цецилий говорит первым (гл. 5 — 15), защищая язычников и выступая против христианской религии. Он начинает как скептик или агностик, утверждая, что существование Бога сомнительно, но вскоре отступает от этих позиций и, исходя из принципа целесообразности и полезности, призывает следовать долгу и поклоняться богом предков. Лучше придерживаться практики, которая оказалась здравой, судя по опыту народов. У каждого народа есть свой особенный бог или боги; римский народ, самый религиозный из всех, позволяет поклоняться всем богам, поэтому достиг высочайшей власти и процветания. Цецилий обвиняет христиан в высокомерии (так как они претендуют на некое знание о высших проблемах, лежащих вне компетенции человека), в недостатке патриотизма и отходе от традиций предков, в их низком происхождении (как делал и Цельс). Он высмеивает поклонение распятому преступнику и орудию распятия, и даже ослиной голове. Он повторяет ложь о тайных преступлениях христиан, таких как кровосмесительные связи и убийство невинных детей, и цитирует, в подкрепление этой хулы, известного оратора Фронтона. Он заявляет, что у их религии нет ни храмов, ни жертвенников, ни изображений. Он критикует их учение о едином Боге, о грядущем разрушении этого мира, о воскресении и суде как иррациональные и нелепые. Он сочувствует им из–за их суровых обычаев и отвращения к театру, пирам и другим невинным развлечениям. Завершает он речь заявлением о том, что человеку не дано знать о высшем мире, призывает оставить эти непонятные проблемы в покое и вернуться к вере отцов, «чтобы избежать возникновения детских суеверий и отвержения всякой религии вообще».

Во второй части (гл. 16 — 38) Октавий опровергает эти обвинения и критикует идолопоклонство. По очереди рассматривая каждый пункт, он отстаивает существование и единство Бога, учение о сотворении и провидении как воистину разумные и в подтверждение цитирует мнения разных философов (начиная с Цицерона). Он изобличает нелепость языческой мифологии, поклонение идолам, сделанным из дерева и камня, безнравственность богов, жестокие и непристойные обряды, связанные с поклонением им. Римляне приобрели свое могущество не благодаря религии, а благодаря своей воинственности и актам насилия. Обвинения в поклонении преступнику и кресту основано на непризнании Его невиновности и Его божественного характера. У христиан нет храмов, потому что они не ограничивают безграничного Бога, и нет изображений, потому что человек сотворен по образу Бога, а святая жизнь — лучшая жертва. Клеветнические обвинения в безнравственности исходят от бесов, которые сами же устроили ее и распространили среди людей; бесы эти вдохновляют оракулов, совершают ложные чудеса и стараются любым способом навлечь на людей погибель. Это язычники совершают подобные позорные действия, жестоко бросают своих новорожденных детей на улице или убивают их, делая аборты. Христиане избегают нечестивых развлечений в театре и цирке, где показываются и практикуются безумие, прелюбодеяние и убийство даже во имя богов. Они находят подлинное наслаждение и счастье в Боге, познании Его и поклонении Ему.

В конце диалога (гл. 39 — 40) Цецилий признается в своем заблуждении, решает принять христианство и выслушать дальнейшие наставления на следующий день. Минуций выражает удовлетворение результатом, благодаря которому ему не нужно высказывать свое мнение. Радостные и благодарные за победу над заблуждением, друзья возвращаются с морского берега в Остию[1583].

III. Апологетическая ценность данного произведения существенна, но доктринальная — весьма мала. Из него мы видим, как разворачивался великий спор между старой и новой религией среди высших, образованных кругов римского общества; здесь допускается честная игра и возможность приводить аргументы с обеих сторон. Это талантливая и красноречивая защита монотеизма против политеизма, христианской нравственности — против языческого распутства. Но не более того. Изложение христианских истин невыразительно, поверхностно и недостаточно верно. Единство Бога, Его управляющее всем провидение, телесное воскресение и будущее воздаяние — вот и весь символ веры Октавия. Писание, пророки и апостолы игнорируются[1584], учения о грехе и благодати, о Христе и искуплении, о Святом Духе и Его воздействии никак не представлены, имя Христа даже не упоминается, хотя из того, как автор отвергает обвинение в поклонении «распятому преступнику», мы вполне можем сделать вывод, что он считал Христа не просто человеком (гл. 29). Он вводит нас только во внешний двор храма. Его задача была чисто апологетической, и он ее выполнил[1585]. Дальнейшие наставления не исключаются, обращенный Цецилий в конце просит о них, «как необходимых для совершенного назидания»[1586]. Поэтому из данного умолчания вовсе не следует, что автор не был знаком с глубокими таинствами веры[1587]. Его философская позиция эклектична, с учетом предпочтений Цицерона, Сенеки и Платона. Христианство для него, теоретически и практически, является истинной философией, которая учит единственному истинному Богу и ведет к истинной добродетели и благочестию. В этом отношении он похож на Иустина Мученика[1588].

IV. Литературная форма «Октавия» очень приятна и изящна. Язык более классический, чем у любого другого латинского автора того периода, языческого или христианского. Книга весьма похожа на De Natura Deorum Цицерона в плане многих идей, стиля и великосветского городского тона. Декан Милмен говорит, что «она напоминает нам о золотом веке латинской прозы». Ренан называет ее «жемчужиной апологетической литературы последних лет правления Марка Аврелия». Но дата написания точно не известна и основана отчасти на связи с Тертуллианом.

V. Время написания. «Октавий» сильно напоминает Apologeticus Тертуллиана как по доводам, так и по языку, а значит, один из авторов должен быть знаком с произведением другого. Но цель этих книг различна. Одна — речь философа и утонченного представителя знати, другая — речь юриста и пылкого христианина. Раньше считалось (за некоторыми исключениями[1589]), что Apologeticus первичен, поэтому «Октавия» относили к периоду после 197 или 200 г., когда было создано первое произведение. Эберт изменил порядок на обратный и попытался доказать на основании тщательного критического сравнения первичность «Октавия»[1590]. С его выводом согласно большинство немецких авторов недавнего времени[1591], но есть и возражения[1592]. Если Тертуллиан использовал книгу Минуция, то он развил его положения, а если Минуций — книгу Тертуллиана, то он ее сократил.

Нет сомнений, что Минуций использовал заимствования из Цицерона (а также из Сенеки и, возможно, Афинагора)[1593], а Тертуллиан (в Adv. Valent.) — из Иринея; хотя оба превосходно используют материал, скорее, воспроизводя его по–своему, чем копируя; и Тертуллиан, без сомнения, — более оригинальный, сильный и важный автор. Кроме того, римские богословы от Климента до Ипполита вплоть до середины Ш века писали на греческом языке, за исключением, возможно, Виктора (190 — 202). Так что, скорее всего, произведение Минуция относится к более позднему периоду.

При внимательном сравнении можно склониться к выводу о первичности текста, но для окончательного вывода данных недостаточно[1594]. На приоритет Минуция может указывать тот факт, что он дважды упоминает Фронтона (учителя и друга Марка Аврелия) явно как недавно жившую знаменитость, а Фронтон умер около 168 г. Кейм и Ренан находят в тексте аллюзии на гонения при Марке Аврелии (177) и нападки Цельса (178), поэтому относят «Октавия» к промежутку между 178 и 180 г.[1595] Но эти предположения необоснованны, они, скорее, ведут к выводу, что книга была создана не ранее 200 г., ибо (как считает и сам Кейм) между самой беседой и ее записью прошло около двадцати лет.