Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

Ниэльму уже стало получше, он хотел снова купаться, но Эллейв решительно переодела его, подхватила на руки, и они отправились домой. Онирис несла её удочку и ведёрко. По противопожарным и природоохранным правилам Силлегских островов требовалось хорошо залить угасший костёр водой, что они и сделали перед уходом.

— Я ещё хочу в море, — хныкал мальчик.

— Родной мой, завтра обязательно сходим ещё, — ласково, но непреклонно ответила Эллейв. — Обещаю тебе, прямо с утра и пойдём, пока ещё не жарко. Сегодня мы в жару пошли, вот тебе с непривычки и стало худо. А завтра по утренней прохладе сходим. Не расстраивайся, золотце.

— А рыбу будем печь? — ещё немного всхлипывая, спросил Ниэльм.

— Непременно, а как же! — засмеялась Эллейв. — Понравилась она тебе?

— Вкусная... Жалко, что батюшке Тирлейфу не досталось...

— Завтра побольше наловим. И возьмём батюшку с собой.

— И Верена?

— Ну, если он к этому времени проснётся. Идти надо рано, не позднее шести утра. А лучше в четыре, в пять.

— Ой, как рано... Я и сам не встану...

— А кто купаться хотел, м-м?

Ниэльм застонал и скорчил недовольную рожицу, Эллейв со смешком расцеловала его сморщенную мордашку.

— Ну, может, хотя бы в семь? — предложил Ниэльм, обнимая её за шею.

— В семь уже неплохо так припекает, милый, — сказала Эллейв. — А самая приятная прохлада — как раз перед рассветом. Тогда точно не перегреешься.

Ниэльм согласился попробовать. В доме и так было принято рано подниматься, и мальчику предстояло привыкнуть к такому распорядку. На Силлегских островах жизнь текла немного иначе, чем в столице.

Вечером они собрались на веранде у горящей жаровни, госпожа Игтрауд снова читала свои стихи. Ниэльм задремал у Эллейв на коленях, и она придерживала его в объятиях, чтоб ему удобнее было спать. Сад снова освещали сказочные фонарики, голос госпожи Игтрауд журчал живительным родником, а Эвельгер, снова стоя позади всех у ограждения веранды и скрестив руки на груди, ловил чутким ухом каждое движение и каждый вздох Онирис. Ниэльм пока побаивался его, в первый день им не удалось сблизиться. За шестичасовым отваром тэи с выпечкой мальчик вообще не поднимал на него глаз. Когда они вышли из-за стола, Онирис ему шепнула: «Ниэльм, господин Эвельгер очень хороший. Пожалуйста, не бойся его и будь с ним мил и дружелюбен... Если ты будешь шарахаться от него, он может подумать, что это из-за его шрама, и это его обидит. Он правда замечательный. Он обладает целительским даром и очень хорошо помог моему сердцу... Меня очень порадует, если вы подружитесь. В Гильгернской битве он потерял свою супругу, которая тоже служила коркомом, поэтому он носит траур».

Вечер подошёл к концу, все стали расходиться на отдых. Дремлющего Ниэльма Эллейв отнесла в комнату, сама переодела в пижаму и уложила. Читать ему уже не требовалось, он и так засыпал. Сквозь дрёму он пробормотал:

— Госпожа Эллейв... Можно мне называть тебя матушкой? Если, конечно, ты не против... И если матушка Темань не обидится в Чертоге Вечности, что я так называю кого-то другого...

У Эллейв влажно заблестели глаза, когда они с Онирис переглянулись.

— Насчёт матушки Темани я не знаю, что тебе сказать, но я... совсем не против, милый мой, — сказала она, склонившись над ним и нежно вороша пальцами его волосы.

Онирис шепнула ему:

— Матушка Темань не обидится. Я была там и видела её, поэтому знаю.

Ресницы мальчика сонно подрагивали, между ними мерцал затянутый дымкой дрёмы взгляд.

— Госпожа Эллейв... матушка... Я очень-очень тебя люблю...

Эллейв, справившись с взволнованным дыханием, вжалась поцелуем в уголок его губ.

— И я тебя люблю, дружище мой хороший, золотце моё родное, — прошептала она. — Спи, ничего не бойся... Всё плохое позади. Я с тобой.

Ниэльм уснул с улыбкой. Эллейв и Онирис тихонько поцеловали его, пожелали спокойной ночи Тирлейфу и ушли к себе.

Некоторое время они стояли обнявшись у приоткрытого окна и дышали вечерним воздухом, полным аромата цветов. Самый родной на свете волк, большой и сильный, обнимал хрупкую Онирис сзади, прикрывая её от ночной тьмы.

— Я правда не знаю, как это будет выглядеть по отношению к его покойной родной матушке, — задумчиво проговорила Эллейв. — Но когда он сказал это... когда назвал меня так... у меня сердце ёкнуло и сжалось сладко-сладко. А когда мы были в разлуке, оно просто на части рвалось от мысли, что он там скучает, тоскует, плачет, рвётся ко мне... А когда мы с тобой уезжали от него... без него... мне хотелось выть, просто выть. Но я не могла взять и завыть зверем, нужно было его как-то успокаивать. А как успокоить, как найти слова, как пообещать, что всё будет хорошо, когда ничего не знаешь? Ты — взрослая, сильная, ты всё должна знать и всё мочь. А он, маленький, верит тебе. Как не обмануть его доверчивое любящее сердечко? Скажешь, пообещаешь, а сдержать слово не сможешь. И как потом смотреть ему в глаза? Вот что меня рвало на части, милая.

— Не думаю, что матушка была бы против, — сказала Онирис, поворачиваясь к супруге лицом и обвивая кольцом объятий её талию. — Там, в Чертоге, она многое поняла, многое увидела иначе. А Ниэльм... ему очень, очень нужна матушка. И друг. И наставница. И кумир для восхищения, и образец для подражания... Всё это совмещаешь в одном лице ты. Это желание в нём идёт от сердечка. Позволь ему это. Тебе ведь и самой приятно.

— Это прекрасно и сладко, — прошептала Эллейв, нежно подцепив пальцами её подбородок и приблизив губы. — Подумать только! У меня есть сын... Знаешь, мне ещё хотелось бы дочку. Или даже двух. Лучше двух, да.

— Всё возможно, — улыбнулась Онирис. — Но тогда нам придётся впустить в нашу жизнь мужчину. Потому что без него никак.

— Мда, — озадаченно, с рычащими нотками в горле, протянула Эллейв, потирая себе подбородок в раздумьях. — Где вот только взять его? Не первого же встречного... Это должен быть лучший из лучших, достойнейший из достойных! На меньшее я не согласна.

Они обе задумались. Онирис прильнула к груди супруги, вдыхая её родной запах — запах самого родного на свете волка. Эллейв защекотала её дыханием, повторяя губами линии её щеки, изгиб шеи.

— Как же ты