Круги в пустоте - Виталий Каплан

- А вот здесь у нас особо опасные содержатся, - словно экскурсовод в музее, пояснил проводник. - Тута вон, за этой дверью, кассар заезжий, который на князя меч поднять осмелился. Вечером казнить его должны были... вместе с обезумевшим мальчишкой-рабом.

Митьку враз прошибло потом. Значит, вот он здесь, Харт-ла-Гир! И Синто, наверное, тоже.

- А что, мальчишка в этой же камере? - спросил он как можно спокойнее.

- Ну что вы, юный господин, - осклабился проводник, - у нас так не делается. У господина князя каждому гостю отдельные покои выделены. Дальше мальчишка, в сорок девятой...

- Все, приглохни, - заткнул его десятник. - Давай, Имли-Лаотни, потрудись во славу Единого!

Бывший взломщик потратил на дверь ровно десять секунд, Митька специально считал. Всхлипнув, тяжелая дверь ушла вовнутрь.

Двое воинов с факелами шагнули во тьму и остановились возле входа. Старик мягко подтолкнул Митьку, и они вошли.

Лохматое рыжее пламя, треща и чадя, осветило неровные, сужающиеся кверху стены, слой гнилой соломы на земляном полу. В нос шибануло застоявшейся вонью. Маленькая и вытянутая камера - пяток шагов в длину, два-три в ширину напоминала внутренность гроба. Понятное дело, камера смертника.

Сам смертник спокойно смотрел на них, лежа у дальней стены. Приглядевшись, Митька заметил тонкие, но, наверное, очень прочные цепи, тянущиеся со стены к ногам узника. Руки у него были завернуты за спину и, видимо, чем-то связаны.

- Здравствуй, Митика, - откашлявшись, произнес кассар. - И вам, любезные, тоже здоровья. Надо полагать, раз уж вы здесь, - взгляд его уперся в деревянную рыбку Тми-Наланси, - то здоровье Диу-ла-мау-Тмера явно оставляет желать лучшего. Я прав?

- Ищем, - сурово ответил старик.

- А что замок?

- Замок наш. Но что тебе до того, хаграно? Мы здесь не для пустых разговоров. Все просто, Харт из некогда цветущего края Гир... Мы - слуги Единого Бога, ты - идолопоклонник, слуга Тхарана. Что общего может быть у света и мрака? Что общего у твоих Высоких Господ и у Господа нашего Единого? Мы несем в Оллар спасение, ты служишь делам тьмы. Но душа твоя все же способна принять в себя свет. Потому решай. Если в сердце своем откроешь дверь Единому, признаешь Его своим господином и примешь Водное Просвещение - останешься жить. Если же тебе милее тьма, - он развел руками. - Тогда и уйдешь во тьму.

- Интересно, это вы каждому так? - хрипло спросил кассар. - Каждому, кто вашу веру отвергнет, голову откусите? Тогда, боюсь, в Олларе скоро сделается пусто... и по улицам городов будут бегать дикие звери.

- Не каждому, - Тми-Наланси глядел на него, сложив руки на груди. Но ты не "каждый". Ты особенный. У тебя не только тьма под сердцем. У тебя еще и руки в крови. Митика, - обернулся он, - ты уже рассказывал мне про мальчика Хьясси. Скажи теперь вновь, было ли это? Скажи и помни, что тебя слышим не только мы, но и Единый невидимо стоит здесь, внимая твоим словам.

Митька почувствовал вдруг, что горло у него пересохло, а сердце колотится с бешеной скоростью. Это был даже не страх, а что-то иное непонятное, странное, но оттого он лишь сильнее ощущал свою беспомощность. Будто исполинские пальцы взяли его за ухо и подняли в воздух, голого, беззащитного, и миллионы глаз смотрят на него - строго, недоверчиво. Стало ужасно холодно, и вместе с тем его прошибло потом. Казалось невозможным открыть рот, но молчание затягивалось как петля на шее. Тогда он вздохнул поглубже и, стараясь смотреть лишь на свои ступни, отрывисто заговорил:

- Да, это правда. Он... кассар Харт-ла-Гир... он зарезал Хьясси. Ножом, широкий такой, изогнутый... Он не просто зарезал, а в жертву... этому... Господину мрака... которому князь Диу служит. Чтобы меня спасти... Но я не хотел... я бы лучше в огне... только он меня как-то так заколдовал, что я двинуться не мог... и Хьясси тоже не хотел... он кричал: "Господин, не надо! Не делайте". А он все равно. И он еще потом к этому гаду... к Господину мрака всякие слова говорил... Типа, вот тебе жертва, а за это нас вытащи. И тот вытащил. Эта самая открылась... воронка. Ну, типа как Темная Дорога. И он меня туда понес, а больше я не помню... потом сразу здесь, в замке. Солнышко, птички чирикают... а Хьясси уже нет.

Глаза затянуло жгучей влагой, плечи сами собой затряслись. Он понимал, что плакать нельзя, стыдно, тем более в его возрасте, тем более на людях, но ничего не мог с собой поделать. Слезы хлынули сами, оставалось лишь размазывать их по щекам. Но слезы все-таки растворили, размыли то странное и тяжелое, что медленно душило его изнутри.

Чьи-то сильные руки поддерживали его, кто-то пробормотал сзади что-то неразборчивое, но явно успокоительное.

- Вот видишь, хаграно, ты оказался не простым идолопоклонником, вновь заговорил Тми-Наланси. - Ты иное, чем невежественные землепашцы... ты все знал. И, тем не менее, убил беззащитного ребенка... принес в жертву тому, чье имя поганит человеческие уста. Тому, кого ненавидят даже ваши собственные идолы. А ведь тебе было жалко малыша... сердце твое кричало в тебе те самые слова: "не надо, не делай!" Но пропитанный заблуждением разум не слышал голос сердца. Ты скрутил свою жалость, ты взял жертвенный нож, ты произнес слова ритуала. Имеешь ли ты нечто в свое оправдание?

Кассар вздохнул - устало, медленно.

- Ты, видать, Посвященный, старик. Я помню тебя... Уцелел, значит, в колодце? Спас тебя твой Единый? Вот и я тоже спасал... его, - мотнул он головой в Митькину сторону. Тот сейчас же опустил голову, встречаться взглядом с кассаром было совершенно невозможно. - Я спасал одного, жертвуя другим. Что, ваши так не делают? Я мог бы рассказать тебе немало неприятных примеров, старик... но думаю, ты не захочешь слушать. Я убил ребенка, все так. Я принес его в жертву тому, кого ненавижу... кого ненавидят почти все... кроме людей вроде князя Диу, если их еще можно называть людьми. Но это был единственный способ спасти другого ребенка... Митику.

- Ты спасал его, да, - согласился Тми-Наланси. - Но ради чего? Ради ваших тхаранских дел, ради того, чтобы ваши избежали возмездия, ускользнули в далекий Круг. Не на жизнь Митики ты обменял жизнь мальчика, а на спасение вашего Тхарана. Будь для этого потребна смерть Митики, ты, не колеблясь, зарезал бы и его.

- Старик, ты говоришь много слов, - прикрыл глаза кассар. - И в этих словах правда перемешана с твоими домыслами. Но спорить я не хочу. Я устал. Ты обещал мне смерть? Чем, по-твоему, был я занят, пока вы не вошли сюда? Я звал ее, мне невтерпеж видеть торжествующее в этом замке зло, мне невтерпеж видеть кровь на своих руках... я слабый маг, но уж такое и ученику доступно. И потому не грози, я уже ничего не боюсь. Я спасал Митику ради спасения Тхарана, ты прав. Но есть и другая правда... Я спасал его ради спасения своего Наставника, меккоса Хайяара. Он мне как отец, понимаешь, старик? Да что ты можешь понимать, ты не был в моей шкуре. Он мне больше чем отец, больше чем учитель... он для меня все. Он не просто двадцать лет назад спас меня от смерти... он сделал так, что мне захотелось жить, я вновь научился радоваться, дивиться красоте восходящего солнца и очертаниям молодого листа, он внес свет в мой угасавший тогда разум, и я увидел, как мудро и сообразно устроен мир... я захотел жить и понял, для чего жить. О, сколько раз мне хотелось ради Наставника отдать свою жизнь, свою кровь, свою живую силу... Но отдавать пришлось не свое, а чужое. Ты думаешь, это легче? Вот она, моя другая правда. Ты говоришь, ради Тхарана я зарезал бы Митику? Лжешь, Посвященный. Митика... я был суров с ним, но суров для его же блага... никогда я не отнял бы его жизнь... вот защищать, рискуя своей - это пожалуйста, это сколько угодно... Ты ведь знаешь, старик, у нас, людей Тхарана, не должно быть своих детей... но мы ведь люди, а не стихийные духи... Так что есть у меня и третья правда, старик. Но о ней незачем уже говорить. И вообще говорить больше незачем, все слова уже сказаны, и много среди них было лишних.