Сын цирка - Джон Уинслоу Ирвинг

был чернорабочим, нанялся в «Большой Голубой Нил» в Махараштре, и это была его вторая поездка сегодня из Джунагадха в Раджкот. Утром он приехал вовремя, чтобы встретить самолет; узнав, что рейс задерживается, он поехал обратно в цирк в Джунагадхе – только потому, что ему нравилось ездить. Это было почти трехчасовое путешествие в одну сторону, но Раму с гордостью сказал им, что обычно он преодолевает расстояние менее чем за два часа. Вскоре они поняли почему.

Раму водил побитый «лендровер», забрызганный грязью (или засохшей кровью незадачливых пешеходов и животных). Он был худосочным молодым человеком, возможно от восемнадцати до двадцати лет, в мешковатых шортах и линялой футболке. Самое главное, что Раму ездил босиком. Резиновые прокладки педалей сцепления и тормоза стерлись до основания – гладкая металлическая поверхность педали тормоза выглядела скользкой, – а отслужившая свое педаль газа была заменена куском дерева; это была хлипкая дощечка, но Раму никогда не снимал с нее правой ноги. Он предпочитал управлять сцеплением и тормозом левой ногой, хотя последней педали уделял мало внимания.

В сумерках они с ревом пронеслись через весь Раджкот – мимо водонапорной башни, женского госпиталя, автовокзала, банка, фруктового рынка, статуи Ганди, телеграфа, библиотеки, кладбища, ресторана «Хавмор» и гостиницы «Интимейт». Когда они мчались через район базара, доктор Дарувалла больше не мог смотреть по сторонам. Слишком много детей, не говоря уже о пожилых людях, которые не так быстро отскакивали с дороги, как дети; не говоря уже о воловьих и верблюжьих повозках, о коровах, ослах и козлах; не говоря уже о мопедах и велосипедах, велосипедных рикшах и трехколесных рикшах и, конечно же, включая автомобили, грузовики и автобусы. На окраине города на обочине дороги Фаррух, как ему показалось, заметил мертвого человека – еще одного «нечеловека», как сказал бы Ганеш, – но на скорости, с которой они мчались, у доктора Даруваллы не было времени спросить мнения Мартина Миллса, чтобы удостовериться, что это застывшее лицо принадлежит мертвецу.

Когда они выехали из города, Раму помчался еще быстрее. Школой автовождения для чернорабочего была непосредственно сама открытая дорога[98]. Раму не соблюдал никаких правил обгона; в полосе встречного движения Раму уступал только тем автомобилям, которые были больше размерами. По мнению Раму, «лендровер» был больше, чем что-либо на дороге, за исключением автобусов и привилегированной категории большегрузных машин. Доктор Дарувалла был доволен тем, что на пассажирском кресле сидел Ганеш, а не Мадху, которой тоже хотелось сидеть впереди; но доктор опасался, что Мадху начнет отвлекать водителя – в режиме скоростного соблазнения. Так что девочка, надувшись, сидела сзади с доктором и миссионером, а колченогий мальчик без умолку болтал впереди с Раму.

Ганеш, возможно, ожидал, что водитель будет говорить только на гуджарати, поэтому нищий был рад, узнав, что Раму был таким же маратхом, который говорит на маратхи и на хинди. Хотя Фарруху было трудно уследить за их разговором, похоже, что Ганеша интересовали все возможные цирковые профессии, доступные калеке с одной нормальной ногой. Со своей стороны, Раму был обескуражен; он предпочел говорить об автовождении, демонстрируя свою яростную технику переключения скоростей (вместо того, чтобы использовать тормоза) и уверяя Ганеша, что невозможно стать водителем без здоровой правой ноги.

К чести Раму, он не смотрел на Ганеша, когда говорил все это; к счастью, водитель был заворожен безумием, которое творилось на дороге. Скоро станет темно; тогда, возможно, доктор и расслабится, потому что лучше не видеть, как приближается собственная смерть. С наступлением темноты будет только внезапная близость ревущего гудка и ослепляющий свет фар. Фаррух представил себе клубок тел в кувыркающемся «лендровере»; нога здесь, рука там, чей-то затылок, кость, выбитая из локтевого сустава, – и неведомо, кто есть кто и где земля или черное небо (поскольку фары наверняка будут разбиты и в волосах будут осколки стекла, такие же мелкие, как песок). Они почувствуют запах бензина, пропитавшего их одежду. И наконец увидят огненную вспышку.

– Отвлеките меня, – сказал доктор Дарувалла Мартину Миллсу. – Давайте поговорим. Расскажите мне хоть что-нибудь.

Иезуит, который провел свое детство на автострадах в Лос-Анджелесе, казался спокойным в несущемся «лендровере». Обгоревшие обломки на обочине дороги не интересовали его – даже перевернутая колесами вверх, еще горящая машина, – а растерзанные животные, валяющиеся вдоль всего шоссе, интересовали его лишь тогда, когда он не мог узнать их по останкам.

– Что это было? Вы это видели? – спросил миссионер, крутя головой.

– Мертвый вол, – ответил доктор Дарувалла. – Пожалуйста, поговорите со мной, Мартин.

– Я знаю, что он был мертв, – сказал Мартин Миллс. – Что такое «вол»?

– Кастрированный бык – молодой, – ответил Фаррух.

– Еще один! – воскликнул схоласт, снова поворачивая голову.

– Нет, это была корова, – сказал доктор.

– А раньше я видел лежащего верблюда, – заметил Мартин. – Вы видели верблюда?

– Да, видел, – ответил Фаррух. – Теперь расскажите мне какую-нибудь историю. Скоро стемнеет.

– Жаль, так много всего, на что можно посмотреть! – сказал Мартин Миллс.

– Ради всего святого, отвлеките меня! – выкрикнул доктор Дарувалла. – Я знаю, что вы любите говорить, – расскажите мне хоть что-нибудь!

– Ну… о чем вы хотите, чтобы я вам рассказал? – спросил миссионер.

Фарруху хотелось убить его.

Девочка заснула. Они посадили ее между собой, потому что боялись, что она прислонится к одной из задних дверей; теперь она могла прислониться только к ним. Спящая Мадху казалась беспомощной, как тряпичная кукла; чтобы ее не мотало туда-сюда, им приходилось прижимать ее к себе и придерживать за плечи.

Ее душистые волосы касались горла доктора Даруваллы у открытого воротника его рубашки; ее волосы пахли гвоздикой. Когда «лендровер» кренился набок, Мадху падала на иезуита, который не обращал на нее внимания. Но Фаррух чувствовал ее бедро. Когда «лендровер» снова выворачивал, чтобы проскочить вперед, плечо Мадху касалось груди доктора; ее согнутая в локте рука ползала по его бедру. Иногда Фаррух замирал, чувствуя дыхание Мадху. Доктор старался не думать о том неловком и непонятном, что ждет его ночью в одной комнате с ней. Фаррух пытался отвлечься не только от бездумного лихачества Раму.

– Расскажите мне о своей матери, – сказал доктор Дарувалла Мартину Миллсу. – Какая она? – В мерклом, еще не погасшем свете дня доктор увидел, как напряглась шея миссионера; глаза его превратились в щелки. – А как ваш отец, чем занимается Дэнни? – добавил доктор, но рана уже открылась.

Фаррух мог бы сказать, что Мартин не слышал его второго вопроса; иезуит погрузился в прошлое. Мимо пролетали отвратительные картины убитых на дороге животных, но фанатик этого больше не замечал.

– Хорошо; если вы этого хотите. Я расскажу вам маленькую историю о моей матери, – сказал