Сын цирка - Джон Уинслоу Ирвинг

моим книгам. И вы думаете, что если я принял целомудрие, значит я должен быть свободен от сексуального желания. Но вот что я вам скажу: я сопротивлялся обязательству стать священником не только из-за любви к каким-то моим вещам, но и потому, что был влюблен, – так мне казалось. Целых десять лет я был охвачен страстью. Я не только страдал от сексуального желания – я был сексуально одержим. Я абсолютно не мог выбросить этого человека из головы. Вас это удивляет?

– Да, – смиренно признал доктор Дарувалла.

Кроме того, он боялся исповедей этого психа в присутствии детей, но Ганеш и Мадху были слишком увлечены предстартовыми маневрами самолета и не обращали ни малейшего внимания на их разговор.

– Я продолжал преподавать в этой жалкой школе, где моими учениками были уголовники, и все потому, что я должен был проверить себя, – сказал Мартин Миллс доктору Дарувалле. – Объект моего желания был там. Если бы я уехал, убежал, я бы никогда не узнал, есть ли у меня силы противостоять такому искушению. И потому я остался. Я заставил себя максимально приблизиться к этому человеку, только чтобы увидеть, есть ли у меня мужество противостоять такому притяжению. Но я знаю, что́ вы думаете о священническом отречении. Вы думаете, что священники – это люди, которые просто не испытывают обычных желаний или испытывают их не так сильно, как вы.

– Я вам не судья! – сказал доктор Дарувалла.

– Нет, вы судья, – ответил Мартин. – Вы думаете, что вы знаете обо мне все.

– Кто этот человек, в которого вы были влюблены?.. – начал доктор.

– Это был один из школьных учителей, – ответил миссионер. – Я был искалечен желанием. Но я держал объект моего желания вот на таком расстоянии от себя! – И тут подвижник вытянул руку перед своим лицом. – В конце концов притяжение уменьшилось.

– Уменьшилось? – повторил Фаррух.

– Либо притяжение ушло, либо я преодолел его, – сказал Мартин Миллс. – В конце концов я выиграл.

– Что вы выиграли? – спросил Фаррух.

– Не свободу от желания, – заявил будущий священник. – Это больше похоже на свободу от страха желания. Теперь я знаю, что могу противостоять этому.

– А что с ней? – спросил доктор Дарувалла.

– С ней? – сказал Мартин Миллс.

– Я имею в виду, каковы были ее чувства к вам? – спросил его доктор. – Возможно, она даже знала о ваших чувствах к ней?

– К нему, – ответил миссионер. – Это был он, а не она. Вы удивлены?

– Да, – солгал доктор.

Что его удивило, так это то, насколько он не был удивлен исповедью иезуита. Доктор был расстроен, не понимая почему; Фаррух испытывал сильную тревогу, не зная ее причины.

Но самолет стал выруливать на взлетно-посадочную полосу, и одного его грохота было достаточно, чтобы Мадху запаниковала; она сидела через проход от доктора Даруваллы и миссионера и теперь захотела пересесть к доктору. А Ганеш, устроившийся в кресле у окошка, был счастлив. Замешкавшись, Мартин Миллс поменялся местами с Мадху – иезуит сел рядом с восхищенным мальчиком, а девочка-проститутка проскользнула через проход в кресло рядом с Фаррухом.

– Не бойся, – сказал ей доктор.

– Я не хочу в цирк, – сказала девочка; отвернувшись от окошка, она смотрела вниз, в проход.

Она была не одинока в том, что летела первый раз в жизни; похоже, для половины пассажиров это было внове. Впереди поднялась рука, чтобы настроить струю воздуха над головой, и тут же еще тридцать пять рук занялись тем же. Несмотря на неоднократное объявление, что ручную кладь следует разместить под сиденьями, пассажиры продолжали запихивать свои тяжелые сумки наверх, на полки, которые, по словам бортпроводника, предназначались для головных уборов, хотя таковых было лишь несколько на борту. Возможно, виной тому была большая задержка с вылетом, но в салоне было много мух – они относились с абсолютным равнодушием к перевозбужденным пассажирам. Кого-то уже рвало, хотя они еще не взлетели. В конце концов «боинг» оторвался от земли.

Колченогий мальчик верил, что он может летать. Ему представлялось, что это он поднял самолет в воздух. Маленький нищий, если ему скажут, будет ездить верхом на львах; он будет сражаться с тигром, подумал доктор Дарувалла. Вдруг доктор испытал страх за калеку! Ганеш будет подниматься на вершину купола на все восемьдесят футов над ареной. Возможно, в порядке компенсации за его бесполезную ногу у мальчика были исключительно сильные руки и пальцы. Какие инстинкты защитят его? – подумал доктор, ощущая, как под его рукой дрожит Мадху; она стонала. Фаррух чувствовал грудью биение сердца в ее маленькой груди.

– Если мы разобьемся, то сгорим или разлетимся на мелкие кусочки? – спросила девочка, чуть не касаясь ртом его горла.

– Мы не разобьемся, Мадху, – сказал он ей.

– Вы не знаете, – ответила она. – В цирке меня могут съесть дикие животные или я могу упасть сверху. А что, если они не смогут меня обучить или станут меня бить?

– Послушай… – сказал доктор Дарувалла. Он снова был отцом. Он вспомнил своих дочерей – их кошмары, их ссадины и ушибы и их худшие дни в школе. Их ужасных первых бойфрендов, которых не исправило бы никакое искупление грехов. Но то, что ждало эту плачущую в его руках девочку, было серьезней. – Попробуй взглянуть на это с другой стороны, – сказал доктор. – Ты убегаешь… – Но, кроме этого, он больше ничего не смог сказать; он знал только то, что она убегает, а не то – зачем и куда. Из пасти одной смерти – в пасть другой… Надеюсь, что не так. Это все, о чем подумал доктор.

– Со мной что-то случится, – ответила Мадху.

Чувствуя на шее ее горячее частое дыхание, Фаррух вдруг понял, почему гомосексуальные признания Мартина Миллса так огорчили его. Если близнец Дхара боролся со своими сексуальными наклонностями, то что же делал Джон Д.?

Доктор Дункан Фрейзер убеждал доктора Даруваллу, что гомосексуализм был скорее вопросом биологии, нежели условий жизни. Фрейзер однажды сказал Фарруху, что существует пятидесятидвухпроцентная вероятность того, что однояйцовый близнец гея тоже будет геем. Кроме того, друг и коллега Фарруха доктор Макфарлейн убеждал его, что гомосексуальность нельзя исправить – она неизменна. («Если гомосексуальность – это осознанный образ действий, то каким образом она оказывается врожденной?» – говорил Мак.)

Но расстроила доктора даже не внезапная мысль о том, что Джон Д. также может оказаться гомосексуалистом, а скорее воспоминание об отчужденности Джона Д. в годы его скрытой от глаз швейцарской жизни. В конце концов Невилл, а не Дэнни должен был быть отцом близнецов! И как характеризует меня то, что Джон Д. ничего мне не сказал? – спросил себя доктор.

Инстинктивно (как если бы она