Заповедник для академиков - Кир Булычев

«Это правильные слова, правильная реакция, — подумал Берия. — Это слова разумного и достойного единомышленника. Я бы не простил ему глупости, если бы он спросил, кто же будет царем, и не простил бы ему слабости, если бы он бросился обнимать мои колени».

— Поэтому все должно быть сделано очень быстро и совершенно неожиданно. К счастью, Сосо очень боялся держать возле себя умных людей, он сразу рубил им головы. И с кем он остался — с дураками! — Берия улыбнулся.

Вревский отметил про себя, что Берия говорит о Сталине в прошедшем времени, и внутренне сжался.

— А когда… когда может скончаться Иосиф Виссарионович? — спросил он. Вревский стоял перед Берией прямо, коренастый и надежный в блестящих сапогах, которые вбирали в себя свет и даже, как показалось Берии, отражали переплет окна. Вот это лишнее, подумал он, нельзя так много времени уделять своим сапогам. Впрочем, у него могут быть ординарцы или даже сожительница, которая облизывает сапоги язычком.

— Сосо не очень доверяет врачам и не допускает их к себе. У великого человека бывают великие слабости. Поэтому мне пришлось по секрету привести к нему доктора, когда Сосо спал. Мы с товарищем Поскребышевым дали ему сильное снотворное, и он крепко спал. Доктор сказал, что товарищ Сталин жив только потому, что в жизни у него есть какая-то великая цель — она поддерживает его силы. Как только цель будет достигнута, он умрет.

— А когда?

— Когда да когда! Надо думать! Цель была. Цель достигнута.

— Простите, но я не все понял.

— Хорошо. Есть вещи, которые ты и не можешь понять. Но я должен тебе сказать, что у каждого человека есть самое главное чувство. Для одних — жадность, для других — честолюбие. А знаешь, какое самое важное чувство для товарища Сталина? Нет? Для товарища Сталина главное чувство — месть. Он кавказский человек, я думаю — это у него глубоко в крови. Пока он не отомстит, он не может спать спокойно. Пройдут годы, но он обязательно сведет счеты с человеком, даже с незнакомцем, который еще до революции нечаянно наступил ему на ногу в трамвае. Но была одна месть, которую он не мог осуществить, но не хотел, чтобы за него мстили другие, эта месть — Варшава. Это его унижение. Это его поражение. Я полагаю, что он послал самолет с бомбой на Варшаву не потому, что это была великая политика, а потому, что он был маленьким и злобным горцем.

Вревский покачал головой. Он не смог принять эту теорию.

— Дорогой мой, давай считать этот вариант сказкой, — усмехнулся Берия. — Мы никогда этого не докажем. Я останусь при своем мнении, а Клим Ворошилов, народный комиссар, будет думать, что это гениальный ход его учителя и друга, который так хитро убил Гитлера. И выиграл войну, которую ни с кем не вел.

— Этого быть не могло? — спросил Вревский, глядя на свои сапоги.

— Этого быть не могло, потому что ни наша разведка, ни лично товарищ Сталин не знали, что Гитлер будет в Варшаве. К тому же товарищу Гитлеру товарищ Сталин не собирался мстить — он хотел поделить с ним весь мир.

— А чем болен товарищ Сталин? — спросил Вревский, так и не убежденный словами своего шефа.

— Его убила бомба, — ответил Берия.

— Как? — Вревский решил было, что нарком шутит. Берия не стал объяснять. Рано. Потом все узнается. И Сталин официально умрет сегодня ночью, счастливый оттого, что убил Варшаву, которая так и не допустила его в свое лоно.

Андрей пребывал в своей умеренно благоустроенной тюрьме и мог получать новости лишь из приемника «телефункен», который ему привезли после настойчивых просьб. Приемник плохо ловил Москву, но Андрей немного знал английский и потому мог слушать последние известия из Лондона.

О союзе между Сталиным и Гитлером он узнал из сообщения английского радио. Оттуда же — известия о неожиданном для всего мира наступлении Гитлера на Варшаву.

Он понимал, что Сталин играет бомбой, как козырной картой, но Гитлер по их с Альбиной показаниям должен знать, что Сталин блефует, — у него же только одна бомба.

Андрей полагал, что Сталин делает вид, будто у него бомб — пруд пруди. Но ведь Гитлер, как призналась Андрею Альбина, знает уже, что у Сталина пока есть только «Иван» — вторая из изготовленных в институте бомб. И больше до осени не будет. Андрей верил Альбине, она же, как ни странно, получила эту уверенность после допросов Канариса — ее заставляли там вспоминать все, о чем говорилось в дирекции института, что она знала о перевозках и были ли другие центры атомных исследований. Оказывается, за последние два года работы в предбаннике у Шавло Альбина услышала столько, сколько не смог бы узнать опытный резидент. Но зачастую она не понимала смысла информации, которая накапливалась в ее головке и никогда никуда из нее не вываливалась. Так что показания Альбины, многочасовые и подробные, были сокровищем для аналитиков разведки. Правда, они хранились в ведомстве Канариса. И Фишер не имел к ним доступа.

Вечером английское радио сообщило об атомном взрыве в Варшаве, а еще позже — о возможной гибели самого Гитлера.

Андрей долго не спал, ловя хоть какие-нибудь сообщения из Москвы. Но Москва передавала мелодии из «Лебединого озера», «Марш энтузиастов» и беседы о прополке свеклы. Там ничего не происходило.

Сообщение о взрыве в Варшаве затерялось среди прочих новостей в ночных последних известиях. Между сообщением об отважных защитниках Барселоны и новыми зверствами японских оккупантов в Китае. В сообщении говорилось, что в центре Варшавы произошел мощный взрыв, возможно, на варшавском арсенале. Не исключено, что взрыв произведен сознательно польскими военнослужащими для того, чтобы уничтожить оккупантов. Других известий с фронта боевых действий в Польше на настоящий момент не поступало. Тут же диктор перешел к описанию событий в Китае.

Утром он снова бросился к приемнику, но тут же пришлось отвлечься: у ограды особняка остановился знакомый «Опель» Карла Фишера.

Андрей обрадовался разведчику, как родному брату.

Он кинулся к двери и открыл ее прежде, чем дремавший за столиком и не слышавший звука автомобиля охранник успел встать со своего места.

Карл Фишер поманил за собой Андрея и быстро пошел в гостиную. Там он бросил на кресло шляпу. Красные щечки Карла полыхали от волнения, очки запотели. Он снял их.

— Вы уже знаете, мой друг?! — воскликнул он, показывая на включенный приемник.

— Ни черта я не знаю, — ответил Андрей. — Москва ничего не хочет сказать, Лондон через каждые полчаса выдает новые версии, а что говорят ваши станции, я не понимаю.