Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Яновская Лидия

(Напомню, что для поколения А. И. Булгакова Салтыков-Щедрин был не классиком из школьной программы, а живым и волнующе современным писателем. Варя Покровская, юная невеста Афанасия Ивановича, весною 1890 года напишет ему: «Мы всё это время читаем Щедрина, и я под влиянием этого чтения настраиваюсь на особый лад»[466].)

Вот на эту никому не подконтрольную библиотеку перепуганное начальство Академии и решило наложить свою руку. Конкретно — книги перенести в общую библиотеку, где и за выпиской журналов, и за чтением их легче будет присматривать. (Кстати, официальная библиотека Академии была невероятно богата и весьма терпима.)

Возмущенные студенты потребовали отменить это решение. В противном случае грозили разобрать книги по рукам. Начальство проявило упорство. Студенты ответили демонстрацией. Она состоялась вечером 12 марта, в то самое время, когда в читальной комнате общежития под надзором инспектора Королькова шло «приведение в известность» (то есть обследование) студенческих книг.

Из доклада инспектора Королькова — ректору: «…12 сего месяца в 9 часу вечера, когда я находился в студенческой читальной комнате и, вследствие постановления Совета Академии, занимался совместно с некоторыми студентами приведением в известность книг, помещающихся в их библиотеке, — в это время на коридоре среднего этажа была произведена студентами шумная демонстрация, обнаружившаяся в сильном крике, топанье ногами, свисте и т. п. Эта демонстрация повторилась снова, когда я, покончивши занятия в читальне, проходил по коридору среднего этажа. В том и другом случае огни в лампах были потушены студентами. Подобная же демонстрация и в тот же вечер была произведена студентами в общей зале, по окончании вечерней молитвы…»[467] (Причем в последнем случае в голову одного из служащих был брошен сверток бумаги с песком.)

И опять доносчиков не было. Ктo гасил свет, ктo кричал и бросал кулек с песком, осталось неизвестным. Зато по почте на имя ректора пришло дерзкое письмо. Оно сохранилось в архиве.

«О<тец> Ректор! Первый шаг на защиту попранных прав сделан… От Вас зависит сохранить мир: уважьте нашу просьбу, если не желаете зла себе и нам. Студенты. 1884, м<арта> 12»[468].

Не думаю, чтобы Аф. Ив. принимал во всем этом участие. Он предпочитал все житейские проблемы решать погружениями в работу, а в годы ученья — погружением в ученье. И тем не менее это все происходило при нем, в корпусе, где он жил, в комнатах, где был не один, в библиотеке, в которой занимался. Это был фон — это был плотный фон — его жизни и учения в Киевской духовной академии.

Естественно, за демонстрацией последовало расследование. Была назначена комиссия во главе с профессором Н. И. Петровым. Но то ли у Николая Ивановича Петрова душа не лежала к расправам, то ли он вообще был против изъятия у студентов их маленькой библиотеки — как бы то ни было, расследование продвигалось туго. Представленный комиссией «акт» не удовлетворил ректора. Было предложено расследование продлить, через три дня был представлен новый «акт», опять-таки ничего не разъяснивший. В комиссию ввели новых членов…

Прелестная сложилась ситуация: в демонстрации участвовали пятьдесят или шестьдесят человек — студенты первых трех курсов, но конкретно каждый опрошенный уверял, что именно его там не было и поэтому ни одной фамилии участников демонстрации он назвать не может.

Отмечу, что А. И. Булгаков сразу же был выведен из числа подозреваемых: весьма благоволивший многообещающему студенту инспектор Корольков упорно подчеркивал алиби А. И., который во время эксцесса находился в читальной комнате и помогал разбирать книги. Тем не менее, в протоколах опросов есть и имя Афанасия Булгакова.

На вопрос: «Считаете ли вы студенческие сходки делом законным и манифестации, в роде бывших 12 марта, уместными и приличными для студентов?» он ответил уклончиво, но достаточно твердо: «Смотря какие».

«Признаете ли своею обязанностью повиноваться всем требованиям академического порядка?» — «Признаю», — был ответ[469]. Впрочем, на последний вопрос все студенты ответили одинаково. Ни у кого не было желания лишиться казенного содержания или, того более, вылететь из Академии с волчьим билетом.

Книги тем не менее были изъяты и перемещены в то место, какое определило начальство, трое из студентов уволены, десять — лишены казенного содержания. Осенью состоялся суд над киевскими народовольцами («Процесс 12-ти»), Петр Дашкевич был осужден и навсегда ушел из поля зрения Духовной академии, ее студентов и профессоров…

Но тишина не воцарилась. Академическую тишину взрывали не только студенты, желавшие читать светские журналы наряду с духовными и знавшие Пушкина, Гоголя и Щедрина не хуже, чем жития святых. Неприятности начальству доставляли и профессора.

Осенью 1885 года (Афанасий Иванович уже преподает древнегреческий в Новочеркасском училище, но связи с alma mater не теряет) в Академии разразился пренеприятнейший скандал, связанный — представьте себе — с именем профессора Петрова!

Вот уж кто никаких основ подрывать не собирался.

Сын псаломщика, он родился в Костромской губернии, и его простая фамилия — Петров, вероятно, образованная из отчества отца или деда, — пожалуй, говорит о крестьянском происхождении семьи. Путь к знаниям был традиционным — духовное училище, семинария, духовная академия — Киевская. С академией потом была связана вся его жизнь.

Это был тихий, несколько отрешенный и погруженный в свои занятия человек, известный бескорыстием и преданностью работе. Он и жил в квартире при Академии; сначала эту квартиру снимал (чтобы быть поближе к церковно-археологическому музею в Академии, его детищу), потом эту квартиру закрепили за ним бесплатно — в знак признания его «полезной научной деятельности» и «бессменных и безвозмездных» трудов в этом музее и Церковно-археологическом обществе.

Был Н. И. Петров не столько богослов, сколько славист и историк. Преподавал теорию словесности, историю русской и иностранных литератур. Очень много писал — по этографии, истории, музейному делу. Составил описи древних рукописей, находившихся в Киеве (в их числе — ценнейшие для изучения истории украинской письменности[470]). Составил описание коллекций старинных икон.

Подлинной же его страстью была украинская литература, и в историю он впоследствии войдет именно этой стороной своей многосторонней ученой деятельности — как очень крупный и даже первый украинский литературовед.

Украинской литературой Н. И. Петров заинтересовался сперва в связи с историей alma mater — Киевской академии.

Тут надо сказать, что в период, о котором речь, в России было четыре духовных академии — Московская, Санкт-Петербургская, Казанская и Киевская. Две из них — Питерская и Казанская — считались весьма молодыми: они были созданы в конце XVIII столетия, при Павле Первом. Московская была древнее — ее возраст числился от основания в конце XVII столетия Славяно-греко-латинской академии.

Киевская же была куда древней — ее рождение было помечено началом XVII века, точнее — первыми десятилетиями XVII века, когда Киев еще был частью Речи Посполитой и Петр Могила — эрудит, просветитель, монах, а в дальнейшем архимандрит Киево-Печерской Лавры и митрополит Киевский (к тому же наследник богатейших имений) добился у польского короля разрешения создать на почве монастырских школ Коллегию — православное высшее учебное заведение.

Со временем Коллегия получила название Киево-Могилянской академии, стала крупнейшим очагом славянского просвещения и в равной мере фактом и российской и украинской культурной жизни. Из нее вышло множество славных имен, оставивших след в российской и в украинской истории.