Япония по контракту - Ольга Круглова

— Вы хотите поговорить с ним сами? — Хидэо побледнел. — Так Вы мне действительно не доверяете? Вы подозреваете, что я обманываю Вас! О, Вы ужасно подозрительны! Вот, посмотрите! Я регулярно перевожу Ваши взносы в банк!

Хидэо бросился к шкафу, выхватил с полки папку с аккуратно подклеенными квитанциями. Техника была такова: научный фонд, поставленный в известность о размере квартплаты, перечислял деньги на её банковский счёт, она забирала их оттуда и отдавала Хидэо, который пересылал положенную сумму квартирному хозяину. Она не сомневалась, что там всё было в порядке. Да она и не говорила об этих взносах вовсе! Почему Хидэо понял её так? И почему разволновался так из-за возможности её встречи с квартирным хозяином?

— Я не придумал этот месяц! — кричал Хидэо. — Меньше, чем на год, квартиру в Японии не сдают! Таковы наши традиции!

— Да нет никакой такой японской традиции драть с человека плату за то время, которое он в квартире не живёт! Надо просто за месяц предупредить, что съезжаешь. И нет традиции сдавать квартиру на год! — сердился Никола, наливая ей сливовую настойку.

Ужинать в одиночестве после такого бурного дня она не смогла, пришла спасаться к Николе. А поздно вечером позвонила Анна, посочувствовала.

— Очень невыгодно снимать частную квартиру на такой короткий срок. Зря ты согласилась!

Да разве её спрашивали? Сама Анна, как большинство иностранцев, жила в университетском доме. Квартплата там была смешная: семь тысяч йен в месяц. И никаких подарков и залогов. Но когда она приехала, Хидэо сказал, что в служебных домах мест нет. Может, так оно и было. А может, Хидэо воплощал в жизнь свою мечту о гостевой квартирке? Только очень преуспевающая лаборатория могла себе позволить роскошь привезти американского профессора прямо с вокзала в уютное гнёздышко…

Утром в коридоре университета Хидэо мрачно бросил ей:

— Зайдите в кабинет! — он не поздоровался, не предложил сесть. — Вам повезло. На Вашу квартиру нашёлся новый съёмщик и хозяин не будет требовать с Вас платы за лишний месяц! — Хидэо говорил, глядя в сторону.

Был понедельник, а неприятный разговор о лишнем месяце случился в пятницу вечером. Когда успел Хидэо позвонить хозяину? Когда тот успел связаться с квартирным бюро, которое в выходные не работает? И как смогли они за одно утро найти нового съёмщика? И куда же собирался поселить теперь сэнсэй американца? Ведь продавать мебель и телефон Хидэо ей по-прежнему не велел. Ей стало неловко за Хидэо. А он достал пакетик с деньгами, почти бросил на стол.

— Возьмите!

А ведь Хидэо полагалось радоваться, что его иностранная гостья избежит лишних трат ввиду столь чудесного возникновения нового жильца. Но Хидэо был зол. Не потому ли, что деньги вместо того, чтобы перекочевать в карман японского квартирного хозяина, теперь уедут из Японии? А за тот месяц, что квартира будет ждать американца, придётся заплатить сэнсэю? Не из своей зарплаты, конечно, из лабораторного фонда. Но его можно потратить иначе, например, купить новый компьютер для студентов…

— Теперь я вижу, что деньги интересуют Вас слишком сильно! — брезгливо поморщился Хидэо.

Те, кто знали её, рассмеялись бы. Но она обиделась.

— Люди, пристрастные к деньгам, не работают в науке.

Тезис провалился в пустоту. Сэнсэй её не слушал. Он был слишком поглощён борьбой за каждую йену, которую он хотел сохранить для Японии. Любой ценой. Даже если эта цена была — их дружба. Он без колебаний соглашался эту цену платить.

— О, Вы — человек совсем другого сорта! Не то, что я и моя жена! Мы преданы науке! Нас не волнуют финансовые проблемы!

Он говорил ещё что-то несправедливое, обидное. И с каждым словом терял её, терял. И не останавливала его японская практичность: ведь это нерасчётливо — потратить столько сил, чтобы получить для неё контракт, устроить, приспособить к совместной работе и в самом конце этой работы потерять. Потерять выгодного партнёра: в пачке работ, сделанных ею с Хидэо, было больше ста страниц. Но профессору словно наплевать было на все эти научные работы…

— Большинство людей, что встречались мне, оставались моими друзьями на всю жизнь, — скорбно выговаривал Хидэо.

Её он к таковым явно не причислял.

В небе такая луна,

Словно дерево спилено под корень.

Белеет свежий срез.

Басё

— Уезжаем! Скоро уезжаем! — радостно грохотал Никола. — А как тут жить? Какие тут женщины? Одни плоскости! А я изгибы люблю! Потому мы в Мексику и уезжаем! Там у женщин с изгибами всё в порядке!

Вероника, смеясь, хлопала мужа ладошкой по плечу:

— Болтунишка!

— В Мексике нам будет хорошо! У Вероники там родители, у меня работа, постоянное место, не то, что тут — временный контракт. А общий язык с ними я найду! Я и с японцами ладил. — Никола улыбался. — Они меня так хорошо провожали! Вечеринку устроили, куклу подарили деревянную — кокеши. Благодарили, даже качали! — Он гордо выпятил грудь. — Мы с тобой тут хорошо жили! А уедем — будем выживать в другой стране. Мы с тобой нигде не пропадём! — Никола вдруг погрустнел. — Кончается моё процветание! Так хорошо, как здесь, мне вряд ли где-нибудь будут платить. Зато в Мексике даже на меньшие деньги мы сможем купить большой дом, нанять служанку, там это дёшево! Эй, Вероника! Ты, может, последние дни сама посуду моешь! — И Никола засмеялся, откупоривая свою любимую сливовую настойку.

В квартире было пусто. Телевизор, холодильник, стиральную машину отправили в Мексику.

— В Японии самая лучшая техника, — солидно объяснял Никола. — Вот мы и решили увезти всё с собой. Тем более, что за контейнер по условиям контракта платят японцы.

Мебель Вероника продала — устроила сайонара-сэйл. Спать теперь им приходилось прямо на татами. Только для девочек устроили постель из одеяла русской сеньоры. На уцелевшем пока столе накрыли прощальный ужин. Вероника уселась на коленях у мужа — в доме оставались две последние табуретки, такие знакомые. Она иногда брала их у Николы, когда ждала гостей. Конечно, проще было бы, как в России, попросить стулья у соседей. Но она не знала, удобно ли здесь одалживать стулья? Да и есть ли они у соседей? А Никола без лишних слов грузил табуретки в багажник машины и привозил.

— Выпьем за новые страны! — гаркнул Никола. И вдруг сказал неожиданно тихо: — Больше всего я был счастлив в своей Югославии, в родном Загребе. И в Белграде. Я учился там в аспирантуре у профессора, очень сильного в нашей области. Он был серб. Тогда никто не разбирался — кто серб, кто хорват… Это позже началось. Директор моего института в Загребе стал ворчать, что я для своей аспирантуры серба нашёл. — Никола замолчал, улыбаясь. Наверное, вспоминал, как счастлив был в Белграде. — Только денег там платили совсем мало. Мне отец помогал, иначе я бы не выжил. — Никола тряхнул головой, отгоняя воспоминания. — Выпьем за то, чтобы мы жили всё лучше и лучше!