Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена - Микаэл Геворгович Абазян

— И как?

— Мышкой по столу, или пальцем по планшету водят, и…

Омид не успел договорить, как вдруг все его естество внезапно сжалось от леденящего душу мощного хлопка, после которого прогремело еще несколько взрывов разной силы, а затем задрожали стекла. Кто-то залез под стол, кто-то подбежал к окну, кто-то в панике бросился вон из здания. Омид же застыл, широко раскрыв глаза и ощущая, как его душа хочет вырваться наружу, оставляя за собой цепенеющее от ужаса тело. Сидя в своем офисе, он каждый день по нескольку раз с любовью обращал свой взор по направлению к центру города и смотрел сквозь пыльные стекла поверх его крыш и сквозь паутины проводов, туда, где возвышалось это неуклюжее, ненадежное, одно из самых высоких и уж точно самое родное здание во всем городе, которое он называл своим домом. Словно подстреленное животное, здание опускалось вниз, ломая свои ноги и калеча внутренности, а его место занимало гигантское облако из пыли, дыма и огня.

Неведомо откуда собрав свои силы в кулак, Омид бросился бегом к магазину. Сейчас ему необходимо быть рядом с Ки. Сейчас ее уже ничего не сможет удержать, он возьмет ее за руку, найдет машину, снимет по дороге все деньги со своего счета, заплатит водителю и уедет с ней куда глаза глядят. И мармелад с чаем на дорогу! Надо только предупредить ее, чтобы она не оставалась в здании магазина. Если война пришла в город опасным становится каждый угол.

— Так, сейчас… Ага, звоню!.. Возьми трубку, возьми же скорее трубку!

Нервничая, Омид остановился и начал дрожащей рукой искать в списке рабочий номер Ки.

— Ну же, берите трубку!.. Ну же… Алло!

— Алло!

— Здравствуйте! Это Омид. Позовите, пожалуйста, Ки. Киару, позо… Что? Как нет на месте? А где… Куда?!! Зачем?! Когда?!

— Ки, привет, дорогая. Извини, что беспокою в такое время, — тревожно хрипел в трубке голос соседки.

— Ника, привет! Ничего страшного, не переживай. Что случилось?

— Ки, я сегодня только узнала о том, что истекает срок действия моей регистрации, и мне во что бы то ни стало нужно до перерыва лично появиться в конторе и подписать пару бумаг. И как я могла обо всем этом забыть! Все это из-за этой поганой войны…

— Ника, а что мне нужно будет сделать? — растеряно спросила Ки.

— Посидеть с малышами минут сорок-пятьдесят… Ты не могла бы отпроситься на работе? Очень прошу, помоги. Муж сейчас очень далеко и не успеет прийти. Мне не с кем их оставить. Тебе я доверяю, да и любят они тебя, слушаться будут. А, Ки?

— Я сейчас спрошу и перезвоню, ладно?

— Очень постарайся, дорогая, прошу тебя!

Голос соседки в трубке все еще молил о помощи, когда Ки, прикрыв ее рукой, обратилась к менеджеру с вопросом.

Время от времени Омид поглядывал на покрытых пылью людей, появляющихся из ниоткуда и убегающих в никуда, задыхающихся от кашля, кричащих или стоящих так же неподвижно, как и он сам: эти люди не давали ему усомниться, что это происходит не с ним одним.

Бывало, что он сходил с этой груды обломков, то ступая по разбитому вдребезги стеклу, то шлепая по все увеличивающимся в размерах лужах воды, мгновенно смешивающейся с известкой и образующей грязь. Иногда ему под ноги попадалось что-то мягкое, но он не хотел смотреть на что именно он наступал, чтобы не испугаться больше того, что он был в состоянии пережить. Он отходил подальше, стоял немного вдалеке, но потом возвращался обратно и взбирался на обломки родного железобетона: это убеждало его в том, что он должен был в этот момент находиться именно здесь, на этом самом месте, а не где-либо еще.

Еще Омид изредка поднимал то одну руку, то другую и шевелил пальцами, словно проверяя, работают ли они вообще, и касался ладонями щек: это убеждало его в том, что это происходит именно с ним, и что он не спит.

Вдруг его посетила безумная мысль: «Нужно как можно быстрее разобрать весь этот завал, а когда дело будет сделано, он убедится в том, что все обошлось. Быстрее, скорее, не терять ни минуты! Кирпич — кидай подальше! Лист жести — откинь в сторону! Стекло — отшвырни ногой. Какая-то книга — выкинь к чертям! Рука… что? Рука?! Это чья-то рука! О боже!»

Словно очнувшись от дурного сна, Омид отбросил вытащенный из-под обломков окровавленный фрагмент чьей-то руки, а потом услышал, как кто-то, будто на последнем издыхании, хрипит его имя сквозь безумный плач.

— Омииид! Омиииид! Омииииид!

Пробираясь к Нике, держащей на руках испуганного и истошно плачущего младенца, Омид несколько раз оступился и упал, поднялся на ноги, снова упал, порезав руку об осколок стекла. Добравшись наконец до нее он смотрел ей прямо в глаза, безмолвно задавая всего один вопрос. Ника слышала его, он гремел у нее в ушах, и от этого ей становилось еще более невыносимо.

— Она все сделала, как надо, а я опоздала! Она все сделала, а я опоздала! Она успела, а я — нет! Омид, она все сделала, а я не успела! — все причитала и причитала Ника. Ее нарастающее безумие словно подпитывалось безумием Омида, которое начало уступать осознанию ситуации. Наконец дар речи вернулся к нему.

— Куда ты опоздала?! Кто куда успел? Кто куда успел, Ника?! Отвечай же! И не ори уже, ребенок из-за тебя успокоиться не может! — истерично заорал он сам, но сразу пристыдился своего поступка. И вот тут до него дошло, что Ника все это время тщетно пыталась из последних сил донести до него ответ на тот самый его безмолвный вопрос: «Где Ки?»

— Она обещала дождаться меня и присмотреть за детьми, и она никуда бы не вышла, пока я не вернулась. Я знала, что она — самый надежный и самый добрый человек из всех, кого я знаю, но я опоздала! Еще бы минут пять, и она бы