Жизнь лондонского дна в Викторианскую эпоху. Подлинные истории, рассказанные нищими, ворами и продажными женщинами - Генри Мэйхью

серых носков из грубой шерсти и башмаки, огромный вес которых увеличивают несколько фунтов железных гвоздей, вбитых в их толстые подошвы. И даже тогда он еще не само совершенство. Он ищет какую-нибудь тряпку, бутылку и магазин, где продаются старые вещи из железа — ваш настоящий нищий-артист никогда не попросит чего-то нового, он предпочитает все изношенное, бывшее в употреблении, потрепанное и ржавое — и торгуется за лопату. Владелец магазина прекрасно знает, что его покупателю требуется товар для шоу, а не для дела, и они расстаются, усмехаясь друг другу, а на следующий день все улицы кишат бедствующими моряками. Общественное мнение на их стороне, и к ним дождем летят полупенсовики. Тем временем толпы бедолаг, ради которых было разбужено это негодование, сопровождающееся щедрыми денежными пожертвованиями, стоят во французском порту и ждут, пока британский консул не отправит их на родину как неимущих. Та же самая тактика используется и в случаях с рабочими. Нищие читают перечень патентов и следят за воздействием каждого нового открытия в механике на квалифицированных рабочих Ланкашира и Йоркшира. Запатентован новый станок. Сколько рабочих оказались выброшенными на улицу, столько и нищих, которые никогда не видели Ланкашира (разве что во время своих скитаний), появляется в Лондоне. На нескольких фабриках происходит забастовка, и на следующий день лжеработники шествуют по улицам. Даже изменчивость нашего климата поставлена на службу попрошайкам. Мороз сковывает реки и замораживает землю — и возникает спрос на ржавые лопаты и садовые инструменты, а неутомимый попрошайка занимает свое место на тротуаре уже в другом «маскарадном костюме». Каждое общественное «кораблекрушение» отслеживается и используется в своих интересах этими методичными сухопутными мародерами, которые превратили ложные сигналы в постоянный код и попрошайничают с методической аккуратностью, используя все уловки.

Голодающие рабочие

Они ходят группами по четыре-пять человек или с неряшливыми женами и несколькими детьми. Они носят кепки из бумаги и белые фартуки с нагрудниками или нечто вроде передника с поперечными полосками, которые в промышленных районах называют «клетчатыми лоскутами». Иногда они «тусуются», то есть встают лицом друг к другу и спиной к бездушному миру и поют. Хорошо известная песенка «Мы идем из Манчестера, И у нас работы нет!», положенная на мелодию «О, давайте радоваться», впервые была исполнена именно этими попрошайками. Или же они будут нести ленты, шнуровки для корсетов и кулечки с пуговицами, бросать по сторонам умоляющие взгляды и косвенно выпрашивать подаяние. Или они вздернут вверх подбородки, чтобы продемонстрировать неприятно выпирающие кадыки в костлявых глотках, и начнут бубнить псалмы. Когда они начинают «выступать», они произносят длинную речь не на ланкаширском или йоркширском диалекте, а на кокни с сильным намеком на Уайтчепел. Содержание такой речи варьируется, но не сильно отличается от говора ткача, работающего на ручном ткацком станке; действительно, бастующий рабочий из Ноттингема, бедствующий ткач и «квалифицированный» нищий, как правило, так сильно похожи друг на друга, что они не только похожи, но и иногда определенно являются одним и тем же человеком.

Безработные земледельцы и садовники

Этих, группами от шести до двадцати человек, можно увидеть в мороз. Как правило, две такие группы «работают» вместе, то есть пока одна шайка попрошайничает в одном конце улицы, другая «работает» на другом ее конце. Методика их действий очень проста. На лопатах, которые они несут, написано мелом «изгнан!» или «голодаю!», а для усиления эффекта от этих «плакатов» они громко выкрикивают: «Выгнали, нас всех выгнали!» Садовники отличаются от земледельцев или «землекопов» одеждой. Они предпочитают фартуки и старые соломенные шляпы, их действия менее демонстративны, а их голоса менее хриплы и неблагозвучны. «Землекопы» орут; садовники пищат. Землекопы выражают свою просьбу громко и энергично, как люди, привычные к работе с глиной и камнями; голоса садовников смиренны и тихи, как у людей кротких, обученных выращивать фрукты и цветы. Молодой, грузный, физически сильный нищий играет роль землекопа; высохший, скрипучий, пожилой бездельник исполняет партию садовника.

Нет никаких сомнений в том, что в тяжелые времена многие честные работяги вынуждены идти на улицу и просить подаяние. Бедный трудолюбивый человек, чьи дети просят пищи, не может испытывать угрызений совести, когда просит милостыню, — против таких людей автор этих строк никогда не скажет ни слова; все доверие мотиву, который вынуждает их против воли просить подаяние; почет и уважение тому чувству, которое подсказывает людям подавать несчастным. Целью автора этих строк не является записывать каждого нищего в обманщики или каждого подающего милостыню в глупцы. Наоборот, автор знает, что существует и настоящее несчастье, и настоящее милосердие. И он шагнет между щедрой рукой истинного милосердия и нетерпеливой ладонью профессионального нищего, стоящего между нуждой, которая просит, и филантропией, которая ее облегчит.

Зимой 1860/61 года «изгнанные» обманщики собрали отличный урожай. По счастью, некоторые из них за свою деятельность получили награду в полицейских судах. Трех здоровых, сильных мужчин привели в один участок. Они сказали, что голодают и пришли из Хорслидауна. При обыске у них нашли шесть шиллингов и одиннадцать пенсов. Они повторили, что голодают и остались без работы, после чего судья любезно предоставил им и пищу, и работу, приговорив их к семи дням тяжелых работ.

«Навар» безработного садовника и землепашца очень большой, обычно он в четыре раза превышает сумму, заработанную честным трудом. В феврале 1861 года четыре таких «бедствующих землекопа» пошли в паб, чтобы поделить «добычу», которую они получили за один день. Каждый из них получил хлеб с мясом и сыром, они заказали по кружке портера и с удовольствием выпили, а когда было уплачено по счету, а барыши поделены поровну, доля каждого из них составила семь шиллингов.

Меня часто удивляла легковерность людей, и вот почему. Человек выходит на улицу, чтобы сказать, что он умирает с голоду, и ему бросают несколько полупенсовых монет. Если бы он был действительно голоден, он пошел бы в ближайшую булочную; но нет, он подбирает медяки, кладет их в карман и снова заявляет, что он голодает, хотя у него есть средства, чтобы купить себе еду. И эта явная нестыковка не останавливает поток щедрых подаяний, и монеты продолжают звенеть, падая на камни: ослабевший, голодающий человек неспешно идет по улице и тем не менее орет громовым голосом: «Я голодаю!» Если кто-нибудь из моих читателей попробует в слабом и измученном состоянии издавать такие же звуки на открытом воздухе, он поймет, что невозможно кричать и умирать от голода одновременно.

Ткачи, работающие на ручных станках, и другие работники,