Мемуары генерала барона де Марбо - де Марбо Марселен

Наполеон не только ослабил свою Великую армию, поставив на ее флангах австрийские и прусские войска, но и ослабил моральный дух французских войск, смешав их с иностранными полками. Так, 1-й корпус под командованием маршала Даву на 1 июня насчитывал 67 тысяч человек, из них 58 тысяч французов; остальные были представлены баденцами, мекленбуржцами, гессенцами, испанцами и поляками. Во 2-м корпусе, которым командовал маршал Удино, было 34 тысяч французов, к ним добавили 1600 португальцев, 1800 хорватов и 7 тысяч швейцарцев.

3-й корпус во главе с маршалом Неем состоял из 23 тысяч французов, 3000 португальцев, 3000 иллирийцев и 14 тысяч вюртембержцев. В 4-м и 6-м корпусах, объединенных под командованием принца Евгения, насчитывалось 77 тысяч человек, из которых 38 тысяч французов, 1700 хорватов, 1200 испанцев, 2 тысячи далматинцев, 20 тысяч итальянцев и 12 тысяч баварцев.

В кавалерийском резерве, возглавляемом Мюратом, было 44 тысяч солдат, среди них 27 тысяч французов, 1400 пруссаков, 600 вюртембержцев, 1100 баварцев, 2 тысячи саксонцев, 6 тясяч поляков и 3 тысячи вестфальцев.

Я не собираюсь приводить здесь названия воинских частей, которыми Наполеон располагал в момент своего вступления в Россию. Но мне хотелось показать, рассматривая положение в нескольких армейских корпусах, насколько французы были смешаны с иностранцами, которые сами были как нельзя более неоднородны с точки зрения языка, нравов, привычек и интересов и поэтому служили из рук вон плохо, нередко парализуя усилия французских войск. В этом крылась одна из основных причин неудач, какие мы испытали.

и ГлаваV

К {I.

1 Императорский смотр. — Армия на Немане. — Слово об историках кампании 1812 года. — Поведение Бернадотта. — Положение Польши

Покинув Дрезден 20 июля, император направился в Польшу через Данциг и Старую Пруссию1, через которую в этот момент двигались его войска. Он устраивал им смотры по мере того, как встречал их на своем пути.

В соответствии с планом организации армии, 23-й конно-егерский полк находился в составе бригады вместе с 24-м конно-егерским полком. Этой бригадой командовал генерал Кастекс, она входила во 2-й армейский корпус под командованием маршала Удино. Я давно знал генерала Кастекса, замечательного человека, он прекрасно со мной обходился на протяжении всей кампании. Маршал Удино видел меня при осаде Генуи, рядом с моим отцом, а также в Австрии, когда в 1809 году я был адъютантом маршала Ланна; он относился ко мне с большой добротой.

20 июня 2-й корпус получил приказ остановиться в Инстербурге для императорского смотра. Эти армейские торжества всегда с нетерпением ожидались лицами, рассчитывавшими на милости, раздаваемые при таких смотрах Наполеоном. Я относился к числу этих людей и был уверен в получении чина полковника в полку, которым временно командовал, тем более что, помимо обещаний, данных мне императором по этому поводу, генерал Кастекс и маршал Удино предупредили меня, что предложат меня официально и что, по их мнению, г-н де Ла Нугаред в ближайшее время будет произведен в генералы и станет во главе депо для пополнения конского состава. Но злой рок, столь часто отодвигавший несколько месяцев назад выдачу мне назначения эскадронного начальника, снова стал преследовать меня при получении чина полковника.

Смотры были серьезными экзаменами, устраиваемыми императором командирам своих полков, особенно накануне военной кампании. Дело в том, что, помимо обычных вопросов о численности людей и лошадей, вооружений и т. п., он задавал подряд множество неожиданных вопросов, на которые люди не всегда были готовы ответить. Например: «Сколько у вас было человек в таком-то отделении в течение последних двух лет? Сколько мушкетонов, произведенных в Тюле или Шарлевиле? Сколько у вас нормандских лошадей? Сколько бретонских? Сколько немецких? Каково количество участников настоящего похода, имеющих тройные шевроны? Сколько двойных и одинарных? Каков средний возраст всех ваших солдат? Ваших офицеров? Ваших лошадей?» — и т. д.

Эти вопросы, всегда задававшиеся быстро, очень повелительным тоном и сопровождавшиеся пронизывающим взглядом, обескураживали многих полковников, но горе тому, кто колебался с ответом: в уме На-

Старой Пруссией Марбо называет Восточную Пруссию. (Прим, ред.)

полеона он получал плохую отметку. Я так хорошо подготовился, что у меня был ответ на все, и император, похвалив меня за хороший вид полка, вероятно, произвел бы меня в полковники, а г-на де Ла Нугареда — в генералы, как вдруг тот, с забинтованными фланелью ногами забравшийся с посторонней помощью на лошадь, чтобы издали следовать за передвижениями полка, услыхал свое имя, подъехал к Наполеону и рассердил его неловкой просьбой о некоем офицере, который был его родственником, но не был достоин никакого интереса. Эта просьба вызвала бурю, последствия коей я испытал на себе. Наполеон впал в самый неистовый гнев, приказал жандармерии изгнать из армии офицера, о котором ему говорили, и, оставив г-на де Ля Нугареда ошеломленным, галопом ускакал. Так Ла Нугаред не стал генералом.

Маршал Удино последовал за императором, чтобы спросить его приказаний относительно 23-го полка. Его Величество ответил: «Пусть эскадронный начальник Марбо продолжает им командовать». Прежде чем стать полковником, мне пришлось получить еще одно новое серьезное ранение!

Отдавая должное г-ну де Ла Нугареду, скажу, что он самым любезным образом выразил мне свои сожаления по поводу того, что невольно стал виновником задержки моего продвижения по службе. Неприятное положение этого достойного уважения человека внушало мне живое сочувствие, поскольку он боялся, что потерял доверие императора, и из-за сво-го недуга не мог как следует реабилитировать себя в его глазах своим поведением в будущих сражениях.

В день смотра я был весьма доволен тем, что император дал согласие на все повышения и награды, о которых я просил для офицеров, унтер-офицеров и солдат 23-го полка. Поскольку благодарность за подобные знаки расположения всегда переносится на командира, мое влияние в полку от этого сильно Возросло и успокоило сожаления, испытываемые мною, что я не получил того чина, какой бы соответствовал исполняемым мною обязанностям.

В этот период я получил письмо от маршала Массена и от его супруги. В первом маршал рекомендовал мне г-на Реника; во втором супруга маршала рекомендовала своего сына Проспера. Я был тронут этими письмами и ответил, как должно было, соглашаясь принять в свой полк обоих капитанов. Однако, поскольку г-жа Массена не проявила твердости в своих намерениях, Проспер Массена не отправился в Россию, да он и не смог бы перенести тамошний суровый климат.

Армия скоро должна была выйти на границу Российской империи и вновь увидеть Неман, где мы остановились в 1807 году. Император расположил свои войска по левому берегу этой реки в следующем порядке: сначала, на крайнем правом фланге, — австрийский корпус князя Шварценберга, соприкасающийся возле Дрогичина с Галицией. Слева от Шварценберга, между Белостоком и Гродно, король Жером объединил два значительных армейских корпуса. Рядом с ними принц Евгений Богарнэ имел в Пренах 80 тысяч человек. Император был в центре, напротив Ковно, с 220 тысячами солдат под командованием Мюра-та, Нея, Удино, Лефевра и Бессьера. В состав этих многочисленных частей входила и гвардия. Наконец, как я уже говорил, в Тильзите маршал Макдональд с 35 тысячами пруссаков составлял левый фланг. За Неманом располагался фронт русской армии, насчитывавшей около 400 тысяч человек под командованием императора Александра или, скорее, Беннигсена, его начальника штаба. Эти войска были разделены на три главные армии под командованием Багратиона, Барклая де Толли и Витгенштейна.

Четыре историка писали о кампании 1812 года. Первым из них был Лабом, французский инженер-географ, т. е. человек, принадлежавший к особому офицерскому корпусу, который, хотя и относился к военному министерству, тем не менее не участвовал в боях и следовал за армиями только для того, чтобы снимать планы. Лабом никогда не командовал войсками и не имел практических знаний военного искусства. Поэтому его суждения почти всегда неточны, а в других случаях они просто наносят ущерб престижу французской армии. Тем не менее труд Лабома появился вскоре после заключения мира в 1814 году и возвращения Людовика XVIII, поэтому дух политики и желание получить сведения о недавней кампании в России обеспечили этой книге тем большую известность, что никто не занялся ее опровержением, и публика привыкла считать ее содержание неопровержимой истиной.