Операция «Маскарад» - Гейл Линдз

Бремнера даже слегка зазнобило. Что же такое собирался продать Мэйнард? Есть ли у него документы, касающиеся операции «Величие»? Даже ближайшие соратники Бремнера ничего не знали о ней. Он планировал ее как крупнейшую акцию всей своей карьеры, свой последний триумф. Она должна была потрясти Европу до самых ее основ, пораженных самодовольством. Даже Штаты достаточно сильно пошатнутся. Но Лукас Мэйнард знал слишком много. Одни только детали, касающиеся Стерлинга О‘Кифа, если о них станет известно, покончили бы и с операцией, и с теми, кто за ней стоял.

Бремнер еще раз внимательно просмотрел расшифровку беседы и прикрепленный к ней короткий доклад одного из своих агентов. Этому агенту, в сферу деятельности которого, в частности, входил и госдепартамент, было поручено наблюдать за заместителем госсекретаря Эдвардом. Теперь он сообщал о том, что Эдвард прибыл в офис с манильским конвертом и при этом очень торопился. Содержание телефонного разговора подтверждало, что в конверте лежало нечто очень важное.

При этом ни наружное наблюдение, ни агент Бремнера в госдепартаменте не могли выяснить, куда временами исчезал Мэйнард и что он делал в течение тех нескольких часов, когда был свободен от слежки. Бремнер не мог больше ждать, он собирался заняться всем этим сам.

Еще несколько лет тому назад он стал приглашать коллег в полуденный час в свой офис выпить кофе. Сотрудники рангом пониже, словно свора собак за кость, только что не дрались за право получить такое приглашение. Бремнер был близок к верхам и за чашкой кофе раздавал информацию и предложения, касающиеся продвижения по службе, с точностью лас-вегасского банкомета. Все хорошо знали, что чашка кофе на седьмом этаже у Бремнера окупается сторицей.

Шеф «Мустанга» снял трубку и попросил Мэйнарда зайти.

— Больше никого не будет, Лукас, только ты и я, — мягко сказал он.

Мэйнард появился через десять минут.

— Мы уже давно не беседовали, — заметил Бремнер, поприветствовав гостя и делая изящный приглашающий жест в сторону кофейного столика, дивана и стульев, стоящих в глубине кабинета.

— Ты занятой человек, Хьюз, да и я тоже, — ответил Мэйнард и сел на стул спиной к окну.

— А ты похудел, — отметил Бремнер, разливая кофе в фарфоровые чашки.

— Уже фунтов на двадцать. У меня же диабет.

— Ах да. — Бремнер поставил чашки на столик и положил рядом с каждой льняную салфетку, между ними расположил фарфоровые сливочник и сахарницу, серебряный поднос с сандвичами. Он накрывал на стол сам, зная, что такое внимание с его стороны давало приглашенным ощущение собственной значимости и делало их более разговорчивыми.

— Я тут думал о Стерлинге О’Кифе и операции «Маскарад», — заговорил Бремнер, усевшись напротив Мэйнарда лицом к окну. — У тебя нет никаких опасений?

В сознании Мэйнарда сработал сигнал тревоги. В Лэнгли никогда не говорили о Стерлинге О’Кифе. Значит, случилось что-то, что серьезно беспокоит Бремнера. А может быть, ему стало известно о затее Мэйнарда и заместителя госсекретаря?

Волнение Лукаса никак не отразилось внешне — ветеран ЦРУ невозмутимо отхлебнул кофе и сказал:

— Странно слышать такой вопрос от тебя. Стерлинг О’Киф — твое детище. Ты сделал нас богатыми, как царь Мидас. С какой стати у меня должны быть опасения?

— Вот ты мне и скажи, — улыбнулся Бремнер.

Мэйнард отставил чашку с кофе и скрестил руки на широкой груди.

— Нет, Хьюз, у меня нет никаких опасений. Разве что насчет самого себя. Я становлюсь старым. Может быть, пришло мое время поставить точку.

— Ты имеешь в виду отставку?

— Что делать, все мы не вечны.

— Кроме звезд у входа.

Хьюз Бремнер всегда помнил о простых пятиконечных звездах, врезанных в мрамор стены в холле на первом этаже здания. Их было около шестидесяти — ровно столько, сколько оперативных работников агентства погибло при исполнении особо важных служебных поручений. Правда, в книгу почестей, выставленную там же, была занесена только половина. Имена остальных оставались за завесой секретности, как и операции, ставшие для них последними. Над звездами были слова: «В память об американцах, которые отдали жизнь ради блага своей страны».

Благо страны — именно по этой причине Бремнер, как и многие другие, пришел в Лэнгли в 50-е годы. Как и все, он был тогда немного идеалистом, который все отдал бы за то, чтобы оставить свой след на стене со звездами. На заре «холодной войны» он прямо-таки мечтал об этом — не о смерти, конечно, а о том, чтобы стать героем, о славе. В те времена Соединенные Штаты знали своих врагов и боролись с ними решительно и бескомпромиссно.

В 80-е годы все было иначе. Когда Бремнер наладил продажу оружия Ирану и поставки наркотиков в Соединенные Штаты — и все это ради финансовой поддержки вооруженной никарагуанской оппозиции, — по американским законам он стал преступником. Именно тогда он окончательно пришел к выводу, что его некогда великая страна за три десятилетия необратимо деградировала, ослабленная и разрушенная радикалами, всевозможными доброхотами и либерально настроенными законодателями.

Бремнеру было нелегко: он осознал, что и его уход в отставку ничего не изменит. Соединенные Штаты не были больше его страной, пришло время позаботиться о самом себе. В тот момент, когда это решение окончательно и бесповоротно сложилось у него в голове, он подумал: в том, что он стал отступником, вероятно, сказалась наследственность, проявилась кровь его предков, не слишком щепетильных в отношении способов обогащения. Тогда же новые убеждения сделали Бремнера совершенно другим человеком, определили его дальнейшую судьбу: он решил пройти избранный путь до конца и добиться такого богатства и такой власти, что никто не сможет до него добраться.

Будучи начальником «Мустанга», Хьюз Бремнер являлся руководителем высокого ранга и мог чувствовать себя феодалом в своем поместье. Высшее руководство ЦРУ — директор и три его заместителя — слишком многое должно было держать на контроле и потому полностью доверяло таким людям, как Бремнер, и предоставляло им право действовать независимо, без оглядки на кого бы то ни было.

При желании это можно было расценивать как карт-бланш для извлечения личных выгод, и Бремнер с четырьмя своими заместителями прекрасно разобрались в ситуации. Печально известный случай с Олдричем Эймсом, сотрудничавшим с КГБ, лишь заставил их быть более осторожными. Для них не существовало неразрешимых проблем, в каждом правиле они могли найти лазейку.

— Нам не грозит смерть за письменным столом, — сказал Мэйнард.

— Надеюсь, что так, черт возьми.

Бремнер бросил взгляд в окно и решил, что пришло время ставить ловушку.

— Мы уже давно работаем вместе, Лукас. Скажи, ты не скучаешь по «холодной войне»?

Казалось, этот вопрос задел какие-то струны в душе Мэйнарда.

— Господи, ну конечно. Тогда мы знали, где свои, где чужие. Весь этот нынешний шум насчет того, что, мол, разведка не всегда вовремя докладывает о своих делах наверх, меня просто смешит. Они думают, что изобрели что-то новое. Вспомни 1958 и 1959 годы, операцию по свержению Сукарно. Мы докладывали только о том, о чем считали нужным доложить, вовсю врали послам, которые пытались нас остановить, а если они не прекращали совать свой нос не в свои дела, добивались их перевода в другое место. Это было в порядке вещей. Да что Индонезия, сколько всего было! Ты спрашиваешь, скучаю ли я по «холодной войне»? Конечно, скучаю, черт побери! Тогда все было гораздо проще. По-моему, тогда было просто здорово. Мы действительно кое-что могли. Мы боролись за свободу, за демократию.

— «Холодная война» ставила перед Соединенными Штатами цель, придавала смысл самому их существованию. — Бремнер запрокинул голову, на лице его мелькнула улыбка. — Мы и наши противники были антиподами. Вспомни, что сказал Эйзенхауэр, когда ему потребовалась поддержка проекта строительства системы федеральных автомагистралей, чтобы улучшить сообщение между штатами? Он сказал: это нужно для возможной эвакуации населения в случае ядерной войны. А когда Кеннеди решил подтянуть науку и обновить оборудование физических лабораторий в учебных заведениях, он заявил: это для того, чтобы обогнать Советы. А теперь мы так мало дел доводим до конца.

Взгляд Лукаса Мэйнарда слегка затуманился, и Бремнер с удовлетворением отметил про себя, что ему удалось создать подходящую доверительную атмосферу. Похоже, Мэйнард угодил в расставленные сети. Теперь Бремнер решил ждать. В этом и состоял его трюк: заставить собеседника расслабиться, проявить к нему сочувствие, продемонстрировать, что он, Бремнер, разделяет его взгляды, а затем молчать и ждать. Возникала пауза, которую надо было как-то заполнить, и чаще всего приглашенный начинал говорить, выкладывая, что его беспокоит или… Или в чем он чувствует себя виноватым.