Конрад Морген. Совесть нацистского судьи - Герлинде Пауэр-Штудер

переселенцам, он мог бы просто сказать, что действия Клеезаттеля были понятны с учетом операции, к участию в которой тот был привлечен. Если Морген полагал, что упоминать такую операцию не следовало, он мог бы лишь вскользь коснуться «исторической миссии» на востоке или избежать этой темы вовсе. Но ссылаться на «умонастроения» в войсках означало сказать слишком много для соблюдения секретности и слишком мало для выражения приверженности. Вероятно, тогда Морген считал этот вопрос связанным с делом, но не потому, что он сам так думал, а тем более поддерживал проведение войсками систематических этнических чисток; он полагал, что это имеет отношение к делу лишь потому, что объясняет мотивы, которыми руководствовались военные.

Особое внимание Моргена к отсутствию сексуальных или садистских мотивов в этом деле — вопрос другой, поскольку он соответствует нацистской расовой идеологии. Позднее в том же году юридический советник Гиммлера Хорст Бендер написал для Главного судебного управления СС служебную записку, в которой прописал инструкции Гиммлера относительно «расстрелов евреев без приказа или согласования» (Judenerschiessungen ohne Befehl und Befugnis). Бендер разделил такие случаи на две категории[166]:

1. В случаях исключительно политических мотивов наказания не последует, если только это не требуется для поддержания порядка. В последнем случае в зависимости от обстоятельств дела может быть вынесен приговор на основе § 92 или § 149 Военно-уголовного кодекса либо назначено дисциплинарное взыскание[167].

2. В случаях корыстных, или садистских, или сексуальных мотивов следуют судебные действия — где это необходимо, вплоть до обвинения в убийстве или непреднамеренном причинении смерти.

Нацистское расовое мышление уже очевидно из предпосылки Бендера, согласно которой Judenerschiessung — расстрелы евреев — это особая категория убийств. А поскольку в соответствии со служебной запиской наказание назначается только за убийства, совершаемые из корыстных, садистских или сексуальных побуждений, уничтожение людей по расовым признакам относится к разряду «политических». Упоминание Моргеном сексуальных и садистских мотивов перекликается с этой идеологией, хотя он не использует эвфемизм «политические» для расово мотивированных убийств евреев.

Как и всем немцам, Моргену доводилось слышать публичные угрозы евреям со стороны Гитлера и других нацистских лидеров. В зловещей речи, произнесенной перед депутатами рейхстага в январе 1939 г., Гитлер заявил: «…если международные еврейские финансисты в Европе и за ее пределами сумеют еще раз втянуть народы в мировую войну, то результатом войны будет не большевизация мира и, следовательно, триумф еврейства, а истребление [Vernichtung] еврейской расы в Европе». В последующие годы Гитлер повторил свое «пророчество» по крайней мере четыре раза[168]. В феврале 1942 г. он произнес перед собравшимися в берлинском Дворце спорта следующее[169]:

1 сентября 1939 г. на встрече в рейхстаге я сказал две вещи. Во-первых, после того как нас втянули в эту войну, нас не победят ни сила оружия, ни фактор времени; во-вторых, если евреи развязали мировую войну, чтобы добиться истребления [Ausrottung] арийских народов Европы, это произойдет не с арийцами, но скорее с евреями, которые будут уничтожены.

Отметив, что эти слова вызвали продолжительные аплодисменты присутствующих, историк Джеффри Херф говорит: «Реакция аудитории во Дворце спорта показывает, что нацисты верно поняли сказанное им Гитлером на знакомом им языке: нацистский режим в тот момент убивал евреев». Даже если по этим аплодисментам можно судить о хорошем понимании аудиторией языка Гитлера, поскольку фюрер прибегал к нему уже за несколько лет до начала уничтожения евреев, существуют, как мы увидим, достаточные свидетельства того, что сам Морген не был готов к обнаружению в 1943 г. факта массовых убийств в Освенциме-Биркенау.

Тем не менее остается фактом, что к 1942 г. Морген должен был знать о зверствах на Восточном фронте. Мы не можем утверждать, что он закрывал на них глаза, поскольку он выступил с обвинениями против самого опасного преступника, до которого смог дотянуться, — Германа Фегеляйна. Но он преследовал Фегеляйна лишь за коррупцию, а не за то, что тот не оставлял после себя «ни деревень, ни людей, ни вообще жизни». Позже мы еще рассмотрим реакцию Моргена на кульминационный момент «окончательного решения еврейского вопроса». А сейчас нас интересует, свидетельствует ли его очевидное безразличие на более ранних стадиях расправы над евреями об испытываемой им расовой неприязни.

Неоднозначность его отношения к расовому вопросу проявляется в том, как он разбирал дело другого обвиняемого в преступлениях против гражданского населения, Оскара Дирлевангера. Дирлевангер возглавлял подразделение, отправленное охранять команды дорожных рабочих в окрестностях Люблина. В ноябре 1941 г. Морген выслал Норберту Полю телеграмму, в которой сообщал, что Дирлевангер и его люди установили в этом регионе «деспотическую власть» (Willkürherrschaft): они совершали ночные рейды, в ходе которых устраивали облавы на евреев и грабили их[170]. В телеграмме «захваты, вымогательство и грабеж евреев под покровом ночи» порицаются — и едва ли выбранные слова выражают презрение к правам жертв.

После войны Морген сообщил Корпусу контрразведки, что Дирлевангер арестовал евреев за совершение ими кошерного забоя скота, освободил тех, кто мог дать крупный выкуп, а остальных расстрелял[171]. Он проводил «эксперименты» над еврейскими мужчинами и женщинами, убивая их с помощью инъекций, смешивая затем их плоть с конской и изготавливая на основе этой смеси мыло. Как сказал Морген следователям, у него даже был образец такого мыла.

Морген сообщил также, что, когда он попытался арестовать Дирлевангера, ему сказали, что тот находится под покровительством начальника Главного управления СС Готлоба Бергера. Соответствующую часть просто вывели из генерал-губернаторства и дело по приказу Гиммлера прекратили[172]. Морген был возмущен таким решением.

К своим показаниям он добавил впечатляющую историю[173]:

Поразительно, но при том, что [Дирлевангер] расправлялся с евреями, у него самого была еврейка-служанка. 16-летняя девочка, свежая, как маргаритка, которая спала рядом с его спальней и проводила с ним весь день. […] Ко мне пришел эсэсовский офицер, который сказал, что он посетил Дирлевангера и был представлен юной девушке. Они вместе выпили шнапса или ликера, и он вынужден был в шутку выпить из рюмки этой девушки. Поначалу он счел это неподобающим, поскольку был едва знаком с дамой, но потом все-таки выпил — а после этого узнал, что девушка была еврейкой. Его расовая гордость была страшно задета, и он сказал: «Как можно было ставить меня в такое положение?» Он счел это оскорблением.

По словам Моргена, это свидетельствовало об «эксцентричности Дирлевангера». Сам Морген не назвал розыгрыш Дирлевангера оскорблением, он сказал, что так его воспринял офицер. И «расовую гордость» имел офицер, а не Морген. Однако эксцентричным он